Запах пороха - [41]

— Матушка пехота!.. Прожужжит шальная пчелка… Поймал!

— Знает, а идет.

Ложбина падает в крутой овраг. По обе стороны оврага грязно-красные каменные дома. За домами сереет безмолвная, скраденная расстоянием макушка колокольни, она стоит за перевалом, в большом селе Зимницы, где проходит дорога к упорно сопротивляющейся сухиничской группировке противника.

Рота автоматчиков во втором эшелоне, автоматчики вступят в бой, как только пехота зацепится за крайние дома.

Над полем тишина. Мы спускаемся в низину.

Что ж молчат наши пулеметы? Чего они ждут? Неуютно идти на виду у врага.

Мы сошли вниз, и церковь уже не видна. От ветра и снежной белизны слезятся глаза. Снег все глубже.

Почему не стреляют?

Хрустит под ногами наст. Ноги подворачиваются и скользят по снежным волнам, отлогим сподветру, но крутым и подбористым снаветру. Снежные заструги похожи на могилы, в белом безмолвии таится что-то неизвестное. Трудно идти в тишине, тишина давит.

Мы идем, идем…

Слева от меня Буянов, справа Ступин. Старые, проверенные товарищи. Мы идем рядом, и мне вспоминается почему-то Васильев, его слова: «Мы все в одном строю…» Тяжелая, мучительная тишина подхлестывает мысли. «Стреляйте! — сбивчиво думаю я. — Почему нет огня? Стреляйте… Велики потери… а взводных не прислали… рота куцая… не рота — взвод…»

Пехотинцы черными комками катятся к глубокому оврагу.

— А-а-а-а!.. — вдруг разорвало тишину. И не сразу понять: человек ли кричит, стонет ли боль человеческая.

За спиной грохнули орудия. Над головой зашелестели снаряды, и темные султаны взметнулись под каменными стенами. Ветер свистит в ушах — мы бежим, бежим…

«Тук-тук-тук-тук…» — бьют вражеские автоматы. В почерневшем овраге жарко лопаются мины, рваные осколки шаркают по снегу, сбривают кусты, валят людей.

— …ра-а-а!.. — долетает оттуда.

Пехота прорывается через шквал огня. Черными фонтанами ухают в цепи снаряды, осколками косят людей мины. Падают бойцы.

— Дава-ай!..

Автоматчики тоже переходят на рысь. Поют над головой пули. Припав на ногу, валится Ступин.

— Вперед! — с надрывом командую я.

Ступин просто споткнулся.

Пехота охватывает деревеньку слева и справа. Бешеный пулеметный огонь кладет наступающих. Только по оврагу через минометные разрывы прорвалась горстка отчаянных, стрелки захватили два крайних дома, завязался ближний бой.

В воздухе повисла ракета — это сигнал. Автоматчики ринулись к оврагу, бегут по крутым извилинам, пробиваются через наметы. Под расщепленным деревом санитарка бинтует раненому голову. В овраг втягиваются две сорокапятки Пашкевича, дюжие батарейцы подпряглись и волокут орудия вместе с битюгами.

Немцы продолжают колотить по оврагу. Шипят в снегу горячие осколки, падают люди. Хрипит подбитая лошадь.

— Шевели-ись, едрена вошь! — кричит Пашкевич, подпирая плечом ствол. Орудийные лыжи проседают в разворошенном снегу, упряжки подвигаются медленно, впритык за ними ползут сани с боеприпасами. В боковой промоине разгребают снег полковые минометчики, расчищают площадку под плиту.

Подсаживая друг друга, карабкаются по откосу автоматчики. Для них начинается настоящий бой.

— Дава-ай! — бодрит своих Ступин.

Автоматчики торопливо выбираются из оврага. Они голыми руками хватаются за выступы, за сухой бурьян, за кусточки чахлой травы. С крутого откоса ссыпается обнаженный песок. Буянов подставляет колено, на колено вскакивают, как на ступеньку, его бойцы.

Я пробую взобраться по крутости самостоятельно, втыкаю в грунт большой саперный нож, помогаю себе, но подлетает Ступин и одним махом подкидывает меня кверху.

На юру ветер бесится, с воем и присвистом толкает в грудь, слепит глаза. Как мухи по стеклу, дзинькают по насту очереди. Разрывные пули рассыпают в кустах слепящие клочья. Один за другим выскакивают бойцы из оврага и пластаются, втискиваются в снег, прячутся за сугробами, приникают за деревцами. А по оврагу все колошматят и колошматят мины: «ж-жах… жах!..»

Двое из роты остались в овраге. Им теперь все равно, где лежать… Остальные цепенеют за невысокой межой, ждут команду. Буянов, Ступин, Катышев. Снег обжигает их горячие щеки. Потные руки обнимают прокаленные морозом автоматы.

Я лежу рядом с ними. Мне нужно переметнуться вперед, под стены занятых пехотой домов. Оттуда рота начнет штурм. Нужна команда…

До каменных стен тридцать шагов. Тридцать шагов через открытый, густо простреливаемый огород. Всего тридцать…

Немцы из-за оврага достают нас фланкирующим огнем. Разрывные пули не оставили на меже ни одной былинки, мелкие осколки задевают каску, проедают шинель, впиваются в шею, уши, царапают лицо. И лежать здесь трудно, и встать под пулями нелегко. Я не в силах шевельнуться, оттягиваю время команды, горячим лицом приникаю к снегу, лижу холодную корку. Но вот будто что-то толкнуло меня изнутри…

— Ме-елкими перебежками!

Не дожидаясь конца команды, с левого и правого флангов срываются двое, по ним бьет длинная очередь. Правофланговый остановился, закинул над головой автомат и молча рухнул. Это смуглолицый, усатый новичок, бывший повар-инструктор. Он потянулся всем телом, приподнял голову и замер. К нему рванулся Ступин, упал, потрогал рукой. Пополз дальше…