Западный край. Рассказы. Сказки - [95]

— Стало быть, ты выходишь замуж?

Она вдруг заплакала.

Сердце его тревожно сжалось. Но взволновали его даже не слезы ее, в сущности означавшие признание собственной вины, ему почудилось, будто он завтра должен уехать отсюда куда-то далеко-далеко и там, на чужбине, ждет его тяжкая, безысходная доля. А женщина, сидящая рядом, — это его жена, и она плачет перед разлукой, провожая его в путь.

Он провел пальцами по ее векам. И на кончиках его пальцев повисли слезинки. Он поднес их к губам. Его мучила жажда. В горле пересохло.

Она плакала тихонько, как плачут притворщицы, и слезы ее вскоре кончились, словно дождик из маленькой одинокой тучки. Она вытерла глаза полой своего длинного платья. Шелковистая ткань, зашуршав, упала:

Она встала.

— Мне пора.

— Нет, подожди.

За живой бамбуковой изгородью снова послышалась барабанная дробь.

Он вздрогнул.

— Кончилось представление? — всполошилась она.

— Да нет же. Закончилась первая пьеса и начинается вторая.

— Мне все равно надо идти.

— А в прошлом году ты сидела со мной, пока не скроется месяц.

— Но теперь не прошлый год.

— Такова небось воля неба?

Голос его был полон горечи. Он засмеялся — сухо и хрипло.

Она отвернулась.

— Я ухожу.

И пошла прочь, бросив обоих — месяц, висевший в небе, и убитого горем мужчину.

Он бросился за ней, схватил ее за платье.

— Неужели ты уйдешь?

— Да.

Он закусил губу, потом сказал:

— Если уйдешь, знай, я умру здесь.

Она зашагала дальше.

Он, пошатываясь, двинулся за нею.

Месяц глядел им вслед и словно подталкивал вперед шагавшие рядом тени.

Он схватил ее за руку. Белая рука ее была гладкой и крепкой, как стебель сахарного тростника; казалось, сожми ее зубами, и рот наполнится сладким соком. Сердце его колотилось так сильно, что чудилось, будто стук его слышен в ночной тишине. Будь он не так взволнован, он бы, наверно, дернул ее за руку и, подставив ногу, повалил на траву.

Но он, нахмурясь, крикнул ей прямо в лицо:

— Мне все известно! Я и спрашивал-то просто так — для виду. Знаю, через месяц, двенадцатого числа, твоя свадьба! Подлая тварь!

Глаза его загорелись злобой.

Она вскрикнула, оттолкнула его и побежала в деревню.

Он был силен и крепок. Но хмель кружил ему голову, и он, зашатавшись, рухнул лицом в траву. Руки его тянулись ей вслед.

Но когда он приподнялся и сел, ее уже не было видно.

А месяц опустился к самой меже, и колоски риса впивались в его округлые бока.

Он не пошел за нею в деревню. Не поднимаясь, он подполз обратно к колодцу, ухватился руками за край и прижался лицом к плоскому, ноздреватому камню. Так пролежал он довольно долго. Хмель совсем затуманил ему голову. Мысли его смешались в какой-то невообразимый сумбур. Временами он злобно хихикал, потом лизал шершавый камень и тер его ладонью, как бы стирая с него чью-то тень.

В голове мутилось. Одно лишь он помнил совершенно отчетливо: ему хочется пить. Пересохшее горло его горело, вязкая слюна наполнила рот.

Он опустил руку в колодец и пошевелил ладонью. Из глубины доносился плеск — это лягушки гонялись в воде друг за дружкой. Вода звенела и булькала.

«Ага! Там внизу — вода!..»

Он сунул голову в колодец. Дыханье его шелестящим эхом отразилось от круглой каменной кладки. Он пробормотал что-то, прислушался к хриплым звукам своего голоса и засмеялся.

Он все-таки дотянулся пальцами до воды, попытался зачерпнуть ее горстью, но перевесился слишком низко и рухнул в темную гудящую глубину. Согнутая нога его, зацепившись за край колодца, вырвала из кладки большую каменную глыбу. С громким всплеском и человек и камень исчезли в глубине.

Вода заволновалась, потом утихла.

Залитые светом месяца, убегали вдаль широкие поля.

* * *

Через месяц, двенадцатого числа, справили ее свадьбу и она перебралась в дом мужа.

А он нашел свою смерть в колодце той ночью, когда у ворот общинного дома шло представление тео.

Два происшествия эти никто не связывал между собой.

Но люди сожалели о нем, потому что у него было доброе сердце; он слыл человеком неразговорчивым, но усердным и работящим, и все его уважали.

Никто не знал причины его смерти. Правда, если бы кто-нибудь дал себе труд проследить за нею, когда она из дома своего мужа шла в гости к родителям, многое, возможно, бы прояснилось — она всегда шла в обход, полевыми тропами, лишь бы не проходить мимо колодца, хотя именно здесь пролегал самый короткий путь. Да только никому до этого не было дела…

Один месяц оказался всему свидетелем.

Но ей не о чем было беспокоиться — месяц не умел разговаривать.

СУПРУГИ А ФУ

Всякий, кто приходил сюда издалека и заглядывал по делу в дом уездного начальника Па Ча, видел молодую женщину; она сидела за воротами, у большого камня, возле самой конюшни, и пряла лен. Опущенное лицо ее было всегда печально — пряла ли она свою пряжу, нарезала ль траву для коней, ткала ли полотно, колола дрова или поднималась по крутому склону с кувшином воды. Люди, увидев ее впервые, говорили друг другу: «В доме у начальника Па Ча много добра и слуг, тэй из крепости дают ему соль на продажу, и он богатеет день ото дня, вон сколько у него земли, серебра да опия — богаче его нет никого в округе. Отчего же его дочь от зари до зари все в трудах и заботах, отчего ведомы ей одни лишь печали?» Но, расспросив соседей, узнавали, что женщина эта вовсе не дочь начальника, а жена А Шы — его сына.