Западня - [41]

Три часа в обществе Фолькенеца! Нет, пускай они и считаются друзьями, столь длительное пребывание рядом вселяло в Леона ощущение смутной тревоги.

Удивительно, как мало Фолькенец похож на военного! А ведь Канарис считает его одним из лучших своих разведчиков. Об этом как-то проговорился командующий немецкой армией генерал фон Зонтаг. Интеллигентная улыбка, бледное, всегда тщательно выбритое лицо, очки без оправы, с двумя золотистыми дужками, светлые приветливые глаза, в которых лишь изредка мерцают гневные искорки, — невероятно, как за такой внешностью может таиться столь зловещая сущность.

Гестаповец Штуммер формально не подчинен Фолькенецу, но, конечно, понимает свою зависимость от него. И он отдает должное опыту полковника, старается подражать ему, даже его манерам.

С тех пор как Леон так счастливо бежал из плена, в его жизни словно бы ничего не изменилось, он вновь стал офицером связи между румынским и немецким штабами, а фон Зонтаг не только не лишил его своего доверия, но наоборот — сам обратился к румынскому командованию с просьбой представить Петреску к награде. Впрочем, может быть, именно поэтому Леон так и не получил ордена: начальник штаба генерал Манулеску не терпел вмешательства немцев в его дела и по возможности решительно этому противодействовал.

Леон вспомнил ту трудную минуту, когда одно его слово решало судьбу Тони. Уличив ее во лжи, он предал бы ее. Но ведь она спасла ему жизнь! Нет, ни Штуммеру, ни Фолькенецу никогда не понять ужаса, который пришлось ему пережить в маленькой хатке на краю безвестной деревни. Нет, им неведомо, как останавливается сердце и холодеет тело при звуке приближающихся к дверям скрипучих шагов. А ночное бегство по полям… А «ничейная» земля, к которой оба они прижались, преследуемые огнем с двух сторон… Ведь это же огромная жизнь!..

В конце концов, он и на самом деле не знает, из какой деревни они бежали. Туда его привезли почти в беспамятстве, а обратно он пробирался во мраке, с раскалывающейся от боли головой. И он вообще ничего не утверждает, кроме того, что его должны были расстрелять, а русская девушка Тоня его спасла!

Впрочем, обо всем этом ему не хотелось думать. Не хотелось думать и о том, что его ожидает в плавнях. Да, в невеселую командировку он угодил! Когда он сказал Тоне, что Фолькенец берет его с собой на небольшую операцию, он и сам верил в безнадежность положения тех, кто прятался в плавнях. Он считал, что голод и холод вынудят их всех с повинной вернуться к эшелону.

Однако ранним утром следующего дня в штабе началась лихорадка. Из плавней по телефону сообщили, что ночью появился неопознанный самолет. Возможно, сброшен десант! Это сразу изменило картину. Группа диверсантов, организовавших массовое бегство из эшелона, — несомненно серьезная сила, поддерживающая связь через линию фронта.

В гестапо составлялись подробные списки всех, кто имел хотя бы малейшее отношение к формированию эшелона, — начиная с чиновников магистрата и кончая путевыми обходчиками. Инцидент с платформой, которая внезапно оказалась на пути машин, уже не казался простым невинным случаем, результатом недосмотра.

Фолькенец позвонил Манулеску и, не выбирая выражений, приказал немедленно снять с эшелона румынскую команду. Он назначает охрану только из немецких солдат!

На этот раз Манулеску оказался сговорчивей. Ссора с фон Зонтагом может окончиться телеграммой Антонеску, и тогда-то начнутся серьезные неприятности! И он заявил, что немедленно направит в плавни майора Петреску, который произведет строжайшее расследование на месте, и он, Манулеску, всех виновных, всех до единого, отправит в штрафные роты или отдаст под трибунал.

— Майор! — услышал Леон сквозь грохот. — Идите сюда! — Фолькенец подвинулся на своей узкой скамейке.

Наконец-то можно избавиться от пытки, но все же Леон помедлил.

— Идите сюда! — настойчиво махнул рукой Фолькенец. — Довольно вам там скучать в одиночестве!

Леон приподнялся, тихо охнул и протиснулся за спиной пулеметчика. Штуммер подвинул колени и рукой поддержал его под локоть.

— Ну, ну! Смелее!

Нет, все же лучше сидеть в тесноте, но чувствовать, как начинает отходить твой исстрадавшийся бок.

— Мы отчаянные головы, — услышал Леон голос Фолькенеца. — Трясемся в этой колымаге, хотя куда безопаснее было бы ехать на машинах вместе с батальоном. Фон Зонтаг, наверное, уже нас клянет, — сказал он весело. — Он же считает, что мы должны мчаться со скоростью самолета! Когда сидишь в штабе и ждешь, то всегда кажется, что время тянется бесконечно, — улыбался Фолькенец. — Ну, Леон, вам предстоит неприятная работа. Впрочем, я не думаю, что придется рубить много голов. В конце концов, не все же виноваты в том, что дорога плохо охранялась!

— Вот именно, — согласился Леон и, взглянув на Штуммера, заметил, что тот поспешно отвел глаза.

— Главное, — продолжал Фолькенец, — как можно быстрее закончить дело в плавнях. Мы не станем сразу отправлять назад ваших солдат, а потом, когда операция закончится, доложим, что и они отличились. Согласны?

Леон не успел ответить, как Штуммер воскликнул:

— Вы великий дипломат!