Западня - [30]

«Это тень звука. Тень машинки. Тень веретена».

Я пошел на звук — он раздавался на третьем этаже, что под самой крышей, из комнат-мансард.

Я зашел в одну из них, но никого не обнаружил. Звук шел из другой, смежной комнаты.

Я встал в нерешительности, преодолевая силой воли навязчивые толчки воздушных «лапок» в область лопаток. Я знал, что там — сокровенное логово Паука, его святая святых, алтарь его проклятого всеми небесными богами, какие только существуют в мире, храма.

Я вслушивался в мерный стук иглы, в плавный скрип хорошо промазанного колеса веретена. И только сейчас стал различать, что это не механический шум, не технический звук работающих механизмов. Это удивительная, поразительно прекрасная и ритмичная мелодия. Танцевальная мелодия.

Не в силах больше сопротивляться давлению в спину, я сделал один шаг, другой, и встал в проеме, на границе запретной черты — горизонтального луча лунного света, который есть не что иное, как сигнальная нить. Стоит мне задеть её — и паук будет знать о том, что я здесь, и инстинктивно бросится на добычу.

Я вспомнил Гомера. Вспомнил удивительный поступок Одиссея. Проплывая мимо рифов с сиренами, он велел своей команде заткнуть уши расплавленным воском, чтобы те, не услышав пения сирен, не бросились в море и не погибли там. Но, одержимый любопытством, хитроумный Одиссей повелел привязать себя к мачте, чтобы услышать сладкое пение сирен и при этом остаться в живых.

Я был новым Одиссеем — я стоял у запретной черты и слушал божественную музыку, оставаясь живым. ПОКА — живым.

Движимый любопытством, я делал ещё полшага и заглянул ТУДА, в самую бездну и, взглянув, уже больше не смог шевельнуться, застыв как истукан.

В просторной комнате не было никаких швейных машин, никаких механических веретен. Там не было ничего, одна сплошная черная пустота. Совершенно непроглядная первозданная Тьма.

Но стоило полной круглой луне заглянуть в окно ТОЙ комнаты, как в её лучах я увидел сгусток тьмы. Чем больше становилось света, тем больше этот сгусток приобретал антропоморфный вид. Это был силуэт юной, гибкой, совершенно нагой девушки — без лица, но с длинными до пят густыми черными волосами. Одна важная деталь — рук у девушки было ровно ШЕСТЬ!

Девушка не стояла на месте, она пребывала в постоянном движении. Она двигалась изящно, грациозно, быстро и точно. Она — Танцевала!

Боже, что это был за Танец! Клянусь, что никто из смертных не видел и, надеюсь, никогда не увидит этого поистине божественного танца!

Под стремительный, быстрее частоты биения человеческого сердца, ритм она танцевала, не останавливаясь ни на мгновение. Призрачная тарантелла, но несравненно более динамичная и пластичная, буквально поражала воображение. Девушка так быстро передвигала миниатюрные ножки и ручки, совершая немыслимые пассы, так гибко извивалась каждой мышцей своего необыкновенно гибкого тела в страстном, захватывающем танце — что ей все гимнастки и танцовщицы мира, когда-либо жившие на свете, лопнули бы от зависти. Впрочем, язык здесь бессилен. Это то, что надо (вернее, НЕ НАДО!) видеть самому.

Отдаленно её пляску можно было сравнить с пляской бушующего пламени, раздуваемого сильным ветром, сквозняком. Но огонь всегда стоит на месте, он «танцует» только стоя, да и не может ветер дуть со всех сторон сразу, чтобы пламя колебалось сразу во всех направлениях.

А ОНА — могла.

Теневая девушка могла за долю секунды прогнуться назад и достать пальцами пола и в ту же секунду, подлетев в воздухе, и раз десять повернувшись вокруг оси, приземлиться и закрутиться как юла на месте — и это за одно мгновение, без пауз, без малейшей остановки! Впрочем, нет, описать это я не в силах!

Но это была не спортивная гимнастика. Танец был зажигателен, чарующ, отдаленно напоминая модные ныне латиноамериканские танцы, которые, впрочем, лишь тень ЕЁ Танца.

Плавные и легкие движения, в котором участвовали все части тела, каждое по-своему, были удивительно эротичны, притягательны, это был настоящий вихрь страсти, неведомый человеку.

Ритм нарастал. Привыкнув к скорости, к неистовой стремительности движений, я стал замечать, что то, что показалось мне танцем, в действительности — работа, работа не различимая глазу по причине стремительной быстроты совершаемых движений.

Молниеносными движениями шести рук и двух ног девушка делала что-то.

Потребовалось ещё некоторое время, прежде чем я стал различать — что именно она делала.

Комнату пронизывало множество лунных лучей. Девушка хватала эти лучи своими тонкими, ловкими пальчиками первых двух рук она ссучивала из них нити, наматывая их на локоть третьей и четвертой. От угольной черноты её рук, казалось, поглощавшей свет, нити на руке не были видны вначале. Пальцами пятой и шестой рук она сплетала нити, которые образовывали ткань, также терявшую свой серебристый цвет и становящейся невидимой. Затем она бросала готовую ткань под ноги и ногами кроила её — длинные острые когти-ножи на ногах, которые тоже я не сразу заметил из-за быстроты движений, разрезали нужные куски ткани, затем как иголки протыкали их в нужных местах. Пальцами же ног она сшивала их нитями, которые держала в правых руках. И все это она делала ОДНОВРЕМЕННО, с почти незаметной глазу быстротой!