Западноевропейская поэзия XX века - [159]

Но отчего это вдруг: вот стоим мы сейчас перед вами,

как малые дети, и ощущаем в груди непонятное счастье».

Мы сказали «спасибо» и спровадили их.

Но сначала им дали напиться, и дрожали их руки, и смеялись

глаза над краями кувшина.

Люди пилы, топора и ствола, готовые встретить лицом испытанья,

но неспособные воду к полям провести, построить шеренгу

домов, покрасить фасады в приятные глазу цвета, —

Не знали они, что такое

Зимний сад

И как бережливо расходовать радость.

Мы могли бы, конечно, их убедить,

Успокоить их страх.

Да, приблизился срок урагана.

Но зачем же о нем говорить, зачем зря тревожить грядущее?

К тому же в наших краях

Нам, пожалуй, тревожиться рано.

Сиверг, 30 сентября 1949 г.

УГАСАНИЕ ТОПОЛЯ Перевод М. Ваксмахера

Для лесов ураганы подобны ножу.

Засыпаю и вижу сверкание молний.

Пусть смешается с почвой, где спят мои корни,

Этот ветер огромный, в котором дрожу.

Он шлифует и точит меня неустанно.

Как мертво и туманно дыхание туч!

Как мутна подо мною ложбина тумана!

Мне жилищем отныне — железный тот ключ,

Что огнем притворился в груди урагана,

Да взъерошенный воздух, когтист и колюч.

ГРАНИЦА ПУНКТИРОМ Перевод В. Козового

Мы светлячки в расщелине дня. Мы покоимся на илистом дне, как осевшая баржа.

Единоборство страсти и разума, который сеет уныние. Единоборство, из которого

победителем выходит разум — не по прямой, а путями окольными.

Если не слушаем — слышим. И как долго пришлось дожидаться, пока на плечах у нас

встала гора безмолвия! Чтобы я мог внимать подобному ропоту, локомотив должен

был пройти над моей колыбелью.

Сумел бы он выжить без зла, когда боролся за жизнь? Он, чистейший, как снег?

Потом он скрепил свое отцветающее господство.

Приумножение — действие ныне проклятое. Так же как рост. И подвиг: длиться могли

они лишь под кровеносным взглядом богов, которым наскучило не узнавать себя в

них.

Взят у духов воздушных. Отдан побегам зедшым. Уже рождаясь, мы были только

воспоминаниедг. Потребовалось налить его болью и воздухом, чтобы оно достигло

этой минуты.

Стрела Ориона. Звездный трилистник. В пустоши — зеркало дневного неба.

Померкший трилистник… Цветущий рубец.

Вихрь горя, котомка надежды.

Озеро! Дайте его нам! Озеро — не родник средь утесника, нет, но чистое озеро —

не для пптья: озеро, чтобы отдаться ледяному проклятию его летней глади. Чего ты

ищешь? Ни кредитора нет, ни дарителя.

Руки некогда царственные. Шаги нынче считаемые. Пища клончивая, корабль дальнего

плавания, который задерживают о спуска на воду, явно ненужного.

Понимание есть на все, но из этой пряжи восходит туман, опль страха или — подчас

— наша стелющаяся ненависть.

Ответ вопросительный — это ответ бытия. Но ответ на юпросник — это лишь гать

мысли.

«Твой сын будет призраком. Он дождется раскрепощенных гутей на угасшей земле».

Я омывался — не так ли Пуссен? — на ветру, который крепил мои крылья, — без

сожалений об утраченной матери.

АНДРЕ ФРЕНО Перевод М. Кудинова

Андре Френо (род. в 1907 г.). — Участник движения Сопротивления, автор вышедших нелегально сборников «Цари-волхвы» (1943) и «Парижские тайны» (1944). В поэмах «Черная свадьба» (1946) и «Огромное лицо богини Разума» (1950) воспевается мужество человека, преодолевающего трагическую абсурдность бытия. Лирике Френо («Рая нет», 1962; «Нерукотворный образ», 1968; «Римская колдунья», 1973) присуща философичность, тяга к иносказанию, отточенность стиля в сочетании с яркой образностью.

Стихи Френо были в 1969 г. изданы в русском переводе М. Кудинова («Прогресс»).

ЖИЗНЬ, ВЕТЕР

Жизнь сочинит мимоходом

ливень весенний — ив путь;

жизнь — это ветер в сто обещаний

невыполнимых и путь

в сто дерзаний и поражений,

и снова движенье, и ветер, и жизнь

такая ласковая, если захочет.

БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ

Жизнь идет, куда я хочу.

Я гулять ее вывожу,

не теряя из виду

ни в шумной толпе,

ни на кладбище,

где я брожу

среди тихих могил

и где каждый мертвец,

кто б он ни был, мне мил,

потому что не сердится,

если мой смех

раздается возле могил.

НЕБЫТИЕ

Когда в один не столь далекий день

представлю я мой счет небытию,

оно меня насмешкой не накажет.

Подделки в числах нет,

в итоге — чистый нуль…

«Приди ко мне, мой сын, —

небытие мне скажет, —

прижмись к моей груди, ее достоин ты».

И с тишиною вечной я сольюсь.

КОНЕЦ ГОДА

В конце года девушки красивы.

В конце года яблоки спелы.

В конце года дым из труб черный,

а старая кожа становится новой.

В конце года снег белый улыбчив.

В конце года грех со счета списан.

В конце года задумчивы руки,

огонь неспокоен, пироги пекутся.

В конце года звенят стаканы.

В конце года забыты невзгоды,

забыт иней, за столом праздник,

звенят стаканы в честь Нового года.

МОЙ ДОМ

Я из сухих камней сложил

мой дом,

чтоб по душе котятам был

мой дом,

чтоб стал мышатам тоже мил

мой дом,

чтоб голубь зерна находил

в нем,

и солнце щурилось бы там

по всем углам,

когда мой дом

нем,

чтоб детвора играла в нем.

С кем?

Ни с кем!

С веселым сквозняком!

И чтобы в радость был мой дом

всем.

Без крыши он и без огня,

мой дом,

и без тебя, и без меня,

мой дом,

и нет в нем слуг, и нет господ

в нем,

и все совсем наоборот

в нем,

ни статуй нет, ни страха нет, ни стен,

нет ни оружья, ни угроз, ни взятых в плен,

в нем ни реликвий, ни религий

днем с огнем ты не найдешь.