Зао «Парк» - [5]

Я и сейчас мог бы одним щелчком сшибить президента. Покуда подгонят танк, ржавеющий в амбаре под Курском, пока развернут кавалерию на кривых ногах. Другой армии в этой стране не держали. Кем бы я был, если б досталась другая акция? Общество будет безусловно закрытым. Только я да счастливый случай в соучредителях. Пускай здесь будет бутик с блестящей витриной. Будут русалки в ветвях свистеть. Будет оркестр наигрывать — популярные мелодии польских композиторов, в том числе шопеновский марш. В этом деле без подельников не обойтись. Надо обзавестись сообщником. Желательно подлецом. Но на кого я мог положиться?

Имиджмейкер? Плакса и размазня. Хотя неплохо готовит капустный гриль и водит авто. Пресс-секретарь? Этот субъект был талантливейший притворщик, в свое время закончивший ВГИКИС — всенародный государственный институт культуры и синема. Возможно, что я приоткрою свои планы ему. Однако главные подельники — двойники.

Запустим квантовый репликатор и посредством этого депо депутатов растиражируем моих близнецов по всем мирам, предварительно подготовив среду. Почувствовав приближение озарения, я кликнул соскучившегося имиджмейкера, чтоб подгонял машину и вез домой. Дело у седьмого, как видно, к финалу шло. Он ерзал и вскакивал, приплясывал, сломал под собой табурет, а стук его пишмашинки стали проникать в этот мир. Не могу примириться с тем, что этот не-я крадет мою подлинную историю, чтоб выдать ее за произведенье ума, предъявив от моего имени публике. Свести мою жизнь к полоумной фантастике, заменить меня вымыслом? Я мыслю быстро, крупными квантами. Пишу объемно, отточено, не растекаясь мыслию по листу. Редко в мое предложение втискивается больше пяти слов. В краткости и таланте никакой двойник не сравнится со мной. Уповаю на то, что словесный универсум, который он громоздит, рухнет под тяжестью стиля и погубит его. Я попытался однажды заглянуть через его плечо, но текст, размазанный по листу, был неотчетлив. Бумага испещрена помарками, местами было густо зачеркнуто, а то и вообще дыряво, так что ничего внятного я не углядел. К тому же меня больше открытого текста всегда интересовало зачеркнутое. Однако становилось тревожно. Я оставил собственные записки и забегал по кабинету. Что если его писанина абсолютно противна моей?

Ибо все эти буковки при помешивании дают совершенно другой текст. И порой — с противоположным зарядом поля. И если наши два текста лбами столкнуть, неизвестно какой из них выживет. Прихлопнет этот псевдо-Касперский своим текстом меня. Последняя сессия с нимбами состоялась неделю назад. Седьмой своё уже перебеливал, подолгу вглядываясь в черновик. Мемуар этого мира был почти завершен. Я сплюнул в отчаянии и досаде. Швырнуть его адскую пишмашинку под танк. Убить этого автора вирусом зависти или злости. Заразить его разум безумием. Разъять его сущность на элементы и рассадить по камерам Вильсона, выставив для надежности караул. А к караульным другой караул приставить. Однако чем яростней я плевался, тем более креп седьмой. Словно питался плевками. Сутулость его выправилась, шея налилась кровью, башка вспухла и разрослась пропорционально содеянному. Мне же с каждым днем становится хуже и хуже. Я поскучнел, потускнел, волос осыпался. Дело не деется. В левом ухе все время ухает (эта польская музыка чрезвычайно назойлива). Нынче утром вставать — а ноги холодные. Другие симптомы околевания не замедлили проявить себя. Если автор не запил, если он не ушел, не поставив точки, в загул, то сегодня решится все. Так или эдак — в зависимости от того, что подадут к подъезду. Ежели катафалк — значит дело совсем плохо. Если же санитарный фургон — упекут в карантин. Остается бродить, скрипя суставами, от окошка к окошку. Ждать. Эти два варианта судьбы меня не устраивают. Еще можно отмотать назад и подать сносный финал. Завершить более-менее благополучно. В крайнем случае благородно. В самом крайнем — благопристойно. Я же твой ближайший близнец. Неудачный твой вариант. Не годится со мной так, б… батенька.