Занимательное литературоведение - [75]

.

В далекие пятидесятые-шестидесятые Станислав Куняев печатался в "Юности", но тогда это были стихи. Доносы, нынешний жанр поэта, засевшие в редакции инородцы печатать нахально отказывались, а теперь наглость их дошла до того, что они сообщили о подделке захоронения в этом в своем журналишке и даже задали вопрос: "Ведь где-то же на свете могила майора Петрова точно имеется – такая уж распространенная фамилия и такой большой урожай сняла по нашей Родине военная смерть. Так кем же надо быть, чтобы осквернить эту могилу, перетаскивая ее для своих целей на Ваганьково и используя как орудие для сведения своих личных и групповых счетов?"

Ответа на этот вопрос они, конечно, не получили – не так воспитаны у нас патриотические литераторы. Следуя заветам РПЦ они плевок в глаза благостно рассматривают как Божью росу. Энтузиазм же Куняева был замечен сподвижниками и директивными в ту пору органами и ныне он работает главным редактором "Нашего Современника" и продолжает нести в массы соответствующие идеи, честным взором глядя на мир, Родину и затерянную на ее просторах офицерскую могилу. Одно горе, жалуется он вместе с задушевным своим заединщиком Прохановым – не дают подлые масоны Швыдкой и Сорос дотаций на это дело, сколько ни проси.

История достаточно типичная и привлекать к ней внимание, наверное, и не стоило бы. Все, как обычно. А чего еще от таких ребят ждать?

Но дальше начинается некий аппендикс этой истории, который я достоверно подтвердить не могу. Но выглядит, навскидку, очень правдоподобно. Будто бы этим дело не кончилось. Будто бы обиженные за барда поклонники, студенты Менделеевки, в честь очередной годовщины его смерти не поленились съездить на электричке в Переделкино, где у Куняева дача для отдыха как бы от творчества, и бросить в туалет типа сортир на его участке пачку дрожжей. Дело, как вы помните, получается летом. Биохимия – наука не гуманитарная и от политических страстей действие дрожжей меняется мало. Содержимое выгребной ямы забродило, за счет выделения углекислого газа вспенилось – и полилось через край, заливая участок. Не знаю уж насколько это достоверно, но рассказывали, будто многие литераторы совершенно сходных с Куняевым убеждений долго поглядывали на него косо, особенно, если их участки граничили с куняевским. Дух от его дачного гнезда шел хоть и не масонский – но уж очень крепкий. Приходилось в разгар лета жен и детей в Москву эвакуировать.

Такая, якобы, получилась месть фанов – бескровная, но как теперь говорят, "крутая". Зато на следующий год куняевский огород дал невиданный урожай овощей.

Правда ли все это?

Как я уж говорил, окончательной надежности нет. Насчет истории с могилой майора Петрова и биохимического действия дрожжей на выгребную яму – готов ручаться.

Но две вещи остаются под сомнением:

в Переделкино ли дача у Станислава Куняева?

и

где это фаны Высоцкого в разгар Перестройки добыли пачку дрожжей?

ДВА СКАЗОЧНИКА ОТТЕПЕЛИ (Александр Грин и Александр Беляев)

Я вдруг задумался о том, что для молодежи имена Беляева и Грина ничего, наверное, не говорят, да и Оттепель для них – это такой сериал и еще модная песенка. Ну, времена проходят. Мы вот тоже не сильно много знали в свое время про Ходасевича, Иванова или Мережковского. В середине ХХ века этих двух авторов тоже читали мало, но спустя 10 лет обрушился всплеск популярности.

Когда говорят о литературе Оттепели, то, разумеется, сразу всплывают в памяти Евтушенко или Рождественский на эстраде Большой аудитории Политехнического. Но лично я на таких вечерах не бывал. Жил я на Урале, в Уфе, так кто бы мог у нас выступать со стихами на стадионе? Мустай Карим? Ну, это вряд ли. Знали мы популярную поэзию по свежим выпускам «Юности» или «Комсомолки», по редким сборникам, попадавшимся в руки. Eще по номерам «Правды» с «Наследниками Сталина» или «Литературки» с «Бабьим Яром» и отсиненным листочкам с откликами на них разных малознакомых высокопатриотических либо действительно хороших, уважаемых нами поэтов. Хорошо помню, как я принес в школу журнал «Знамя» с «Тридцатью отступлениями из поэмы Треугольная груша» Вознесенского и читал их вслух во время большой перемены. Автопортрет мой, реторта неона, апостол небесных ворот — Аэропорт! Реакция одноклассников была однозначной: «И вот после этого слушать тягомотину про то, как партия послала Давыдова на хутор поднимать целину!»

Но все-таки на мировоззрение больше влияла проза. Вот тут в очень большой мере сказывались два крайне популярных автора из предыдущего времени – упомянутые выше Грин и Беляев. Их романтичность, в общем, даже сентиментальность, вера в то, что за поворотом может открыться сияющий мир Приключения, любовь к героям собственных сказок были очень созвучны нашему времени, можно сказать, что резонировали с ним. Новой фантастики еще и не было, правда, ефремовская «Туманность Андромеды» появилась в 57-м и произвела фурор, но Стругацких пока было не слыхать. Ну, а Немцова или Казанцева душа не очень принимала, хоть оно и было издано в узорчатых обложках «Библиотеки фантастики и приключений».

Правда, в 56-м в журнале «Техника – молодежи» вдруг напечатали гамильтоновские «Сокровища Громовой Луны». Это было явление экстракласса. Вместо нудных немцовских изобретателей велосипеда тридцатисемилетний астронавт, списанный из Космоса по возрасту, «звездные девочки», гангстер с атомным ружьем, отважный офицер космической полиции, дышащие пламенем «огневики» на Обероне с копытами и когтями. И песенка «Мы построим лестницу до звезд…». Кажется, что это произвело впечатление не только на меня в мои 12 лет, но и на 23-летнего Юрия Визбора, сочинившего через 10 лет песню о космодроме, в которой есть эти слова и название этого ледяного спутника Урана. Ну, а отечественная фантастика в ту пору, в середине 50-х в массе производила устойчивое впечатление, что авторам и самим-то скучновато.