Занимательное литературоведение - [46]

К сожалению, надеясь на свою память, я ничего не записывал. Возможно, запомнились не самые важные детали, из которых я собирал свой образ Гуркина. Не случилось мне еще быть в Горно-Алтайске, где хранятся его прекрасные этюды, и сама земля алтайская хранит его следы.

Но мои дороги пересекались с его путями и в Туве, и в Красноярске. О них рассказ.

Как-то летом, кажется в 1949 году, я работал в Туве с интересным художником и веселым человеком Василием Фадеевичем Деминым. Однажды работники музея пригласили нас на опознание, или экспертизу, небольших живописных работ, свободных вариантов известных гуркинских картин, показанных на выставках в городах Сибири в 12–16 годах. Они украшали стены юрт и убогих домов Кызыл-Хорая, задымились, потускнели – и решили перенести их в музей, может, на самом деле они принадлежат кисти Гуркина. Говорят, в начале двадцатых годов бродил здесь высокий дервиш с лицом сибирского горца, за чашку проса и туесок сухого творога писал картины маслом.

Эти гуркинские пейзажи были написаны на кусках хорошего грунтованного холста, устойчивыми масляными красками; разбавителем, возможно, был керосин, так как глубокая матовость очень занижала силу цвета интересных красочных смесей.

Возможно, помимо этих вынужденных заказов, писал он и настоящие этюды, которые не продавал, а возможно – военные походы по этим местам не оставляли сил для творческой работы. Я хотел сходить к владельцам этих работ, но сразу не получилось, а потом – отложилось.

В том же музее В. Демин показывал свои работы, созданные здесь в годы затянувшейся командировки. Был среди других и портрет С. К. Кочетова – командира Урянхайской Красной армии, в составе тувинской конницы участвовавшего в 1941 году в боях под Москвой…

— Можем сходить, — сказал Демин, — интересный человек, в 1919 году брал в плен Гуркина, не зная, что это знаменитый художник, и отпустил его на все четыре… Пойдем, он будет рад. Живет на улице своего имени… Может, согласится посидеть для этюда.

Демин позвонил Кочетову. Сказал, что с ним просит принять очень известного художника, лауреата таких-то премий и т. д. К деминским розыгрышам его знакомые привыкли, а нас, своих друзей, он иногда ставил в неловкое положение.

В условный час мы постучали в дверь скромного бревенчатого дома, в котором жил герой Гражданской войны, инвалид Отечественной, пенсионер. Иногда он принимает любопытных гостей вроде нас, иногда сам ходит на встречи со школьниками.

Нам открыла хозяйка и сказала, что хозяин ушел в обком партии, может, в буфете достанет коньяк, ждет – какие-то знаменитые люди должны прийти.

— Это мы, не очень знаменитые, но все же! Неладно вышло, не окажется коньяка – расстроится Кузьмич. Мы все принесли, правда, коньяка не достали, но… все же! — и поставил Василий Фадеевич на стол бутылку с латинскими буквами.

Сергей Кузьмич пришел веселый. Ему на такой случай дали две бутылки коньяку и килограмм диковинных в то время апельсинов.

Хозяин жаловался на занятость, из-за которой все никак не мог рассказать о встречах с художником Гуркиным, или хотя бы записать свои воспоминания.

— Молод я был и ничего не знал о художниках, и вообще, откуда мне знать – войны захлестнули мою молодость. В девятнадцать лет я командовал тувинской Красной армией. Вы не смейтесь, это была хоть небольшая, но настоящая армия, в основном конная. Была и пулеметная рота, и рота разведки, и рота особых назначений, "серебряная" рота – местные партизаны, примкнувшие к нам добровольно. Это были бывалые солдаты Японской и Германской…

Бакич с остатками своих, когда-то сильных, соединений, отступил из Монголии к нам в Урянхайский край сквозь горы Танну-Ола по реке Элегест. Тут при выходе из гор, на виду у села Атамановки мы решили его встретить. Была весна, Элегест хоть и не большая река, но опасная ледяными заторами и внезапными подъемами воды. Мы предвидели, что Бакич будет по выходе из гор переходить на правый берег, там легче по степным увалам идти на Кызыл-Хорай. Местных войск он не боялся, а все знали, и его разведка тоже, что мы завязаны на севере в мелких боях с усинскими казаками, поддержавшими Колчака. После ночного марш-броска мы засели поротно недалеко от реки, за тальником, по всему правому берегу.

Как мы потом убедились, и пленные подтвердили, в план Бакича входило немедленное форсирование реки, как только его части окажутся на равнине, там, где Элегест течет в одном русле. Советники Бакича знали, что ниже по течению, в ивняковых зарослях, река разливается на множество рукавов, переходящих в болота, непроходимые для конницы и артиллерии Бакича.

На месте, где дорога от села идет в сторону Кызыл-Хорая, через Элегест, на перекате сохранились ледяные мосты, неудобные, но все же проходимые и вполне пригодные для перетаскивания артиллерии. Здесь и начали. Мы видели это и ждали, когда перетащат все пушки. Комплекты нас не интересовали. Пехота начала переправу небольшими группами на двух небольших плотиках. Со всех участков переправы поступали сведения. Конница пока отдыхала вдали. Командиры рот были предупреждены, что атаку надо начать по всей линии засады, когда начнут переправляться обозы Бакича, а пехота будет переодеваться, и менять белье после холодного купания. Но получилось, что "серебряная рота" начала атаку без общей команды.