Замужем за Буддой - [51]

Я поинтересовалась, почему Хой Гуан решил стать монахом. Оказалось, его мать была истово верующей женщиной. Много лет она была бесплодной и дала обет перед статуей Будды, что, если у нее родится ребенок — мальчик или девочка, — она отдаст его в услужение Богу, в монастырь.

— Скажи, а все эти долгие годы послушничества ты тосковал по матери? — спросила я.

Хой Гуан низко опустил голову и ничего не ответил. Лишь на долю секунды на его светлокожем лице промелькнуло то выражение стоической, безропотной обреченности, которое иногда можно заметить на лицах монахов и монахинь, закаленных многолетним аскетизмом. Полы желтого монашеского одеяния из легкой ткани слабо трепетали от дуновения влажного океанского ветра. Кожа на наголо обритой голове отливала зеленью; от него веяло нерастраченными гормонами и беззащитной юностью.

По мимолетному выражению на его лице я безошибочно поняла: он страшно тоскует по матери, порой ему так горько и одиноко, что иногда любовь к ней перерастает в ненависть.

У ворот храма Пуцзи Хой Гуан поговорил со стражей, и нас впустили без билетов. Здесь было гораздо больше паломников, чем в Храме благодатного дождя. Бродя по его залам, я то и дело натыкалась на молящихся. Убранство храма было поистине великолепным, все переливалось яркими красками — всеми оттенками зелени, — ослепительно сверкало позолотой, поражало воображение искусной резьбой и драгоценными украшениями. Хой Гуан быстро разыскал своего соученика по семинарии, другого молодого монаха по имени Шэнь Тянь, забрал у него манускрипты и гостинец — небольшое пирожное. Эти двое были похожи, как братья-близнецы.

Пирожное было упаковано в небольшую картонную коробочку, и на обратном пути Хой Гуан старался идти как можно осторожнее, чтобы не уронить его. Ему бы и в голову не пришло съесть пирожное самому. Это был гостинец для любимого Учителя — для Созерцателя первозданной природы.

По словам Хой Гуана, это невинное лакомство было единственным отступлением от традиционного вегетарианского монашеского рациона, которое позволял себе Учитель. Ведь Созерцатель первозданной природы рос любимым, избалованным ребенком в богатой семье. И русские ссыльные, находившиеся у них в услужении, готовили восхитительные пирожные с кремом, самые изысканные в Шанхае. С тех пор Учитель и полюбил эти сладости. Став монахом, он отрекся от всего, что связывало его с прошлой жизнью, и лишь изредка баловал себя пирожным, иронично называя его «совершенным искушением для несовершенного духа».

— А разве монахам разрешено есть пирожные? — сдержав смешок, полюбопытствовала я у Хой Гуана.

— Да, если они с кремом ручного приготовления, — ответил юноша.

— Значит, им можно есть яйца!

— Ах, вот вы о чем. Не так давно здесь, на острове, монахи как раз обсуждали этот вопрос. Половина утверждает, что в этом нет ничего греховного, другая половина полагает, что этого делать нельзя.

Вернувшись в Храм благодатного дождя, мы не решились нарушить покой Учителя. Хой Гуан вскипятил воду, заварил зеленый чай, и мы уселись с ним поддеревом Бодхи. Он познакомил меня с правилами игры го.

В этой похожей на шахматы игре воплотилась тысячелетняя восточная мудрость: игроки передвигают по доске черные и белые фигуры. Цель игры — не уничтожить противника и не захватить его главную фигуру. Выигрывает тот, кому удается занять большее пространство на доске. Но дело в том, что технически ни один игрок не в состоянии овладеть всей вражеской территорией. Поэтому победа в каждой партии относительна и достигается терпением и способностью идти на уступки. Выигрыш — это результат сотрудничества и взаимодействия обоих игроков.

Время пролетело незаметно. Раздался призывный звук деревянного гонга. Монахам нужно было отправляться в кельи. Пришла пора медитации и чтения сутр. Хой Гуан собрал фигуры и сложил игральную доску. Я допила остатки зеленого чая, и мы попрощались. Медленным шагом я направилась по узкой дороге к гостинице «Счастливый путник».

21 В Мадриде

Будем откровенны: когда на нашем жизненном пути встречается привлекательный, но холодный и равнодушный мужчина, некоторые из нас с радостью готовы слизывать пыль с его сапог.

Линда Барри^{85}

Мадрид. Лето.

Спустившись по трапу самолета и войдя в многолюдный зал ожидания мадридского аэропорта, я увидела множество людей, со вкусом попыхивающих сигаретами и утопающих в клубах сизого дыма. И сразу поняла, что я больше не в Америке с ее пуритански-лицемерными запретами на курение, а в любящей всласть подымить самодовольной, своенравной старушке Европе.

И как-то сразу полегчало на душе. Присланный издательством автомобиль ждал у входа. Водитель убрал картонную табличку с моим именем, которую только что держал в вытянутой руке, и засунул мои чемоданы в багажник. Сел за руль и погнал с бешеной скоростью, лавируя между другими машинами.

Наслушавшись романтических историй об Испании, я смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами, правда, слегка покрасневшими от недосыпания из-за разницы во времени, озираясь в поисках живописных пейзажей, великолепных архитектурных сооружений и стройных темпераментных испанских девушек. Я была не прочь увидеть и пару мужественных красивых лиц знаменитых испанских матадоров…