Замуж за принца любой ценой - [34]

Шон внимательно смотрел на нее, словно ждал чего-то.

— Удачи вам, — тихо сказала Адель. Постаралась улыбнуться.

— И вам, — от души сказал он.

* * *

Свадьба — это церемония в храме и пир.

Помолвка — танцы до самой ночи.

Но сначала обещания.

— Я, Роналд из рода Бреннанов, перед людьми и богами клянусь любить и почитать Адель из рода Моров, хранить ей верность, быть ей защитой и опорой в болезни и в здравии, в счастье и в горе, до конца своих дней.

Торжественно и красиво, для людей, чтобы все слышали, а даже не для нее. Почти не глядя, повернувшись к залу.

— Я, Адель из рода Моров, перед людьми и богами клянусь…

Она тоже.

Повторить заученные слова просто. Можно сказать от себя, все что чувствуешь, все, что думаешь, это пока не официальный обряд. Но повторить официальную формулу — проще. Потому, что о том, что она чувствует — говорить нельзя. И Адель повторила. От себя, от сердца, сказать было нечего.

Она бы хотела стоять здесь с другим. Йоану она сказала бы совсем иначе. По-настоящему.

Но его нет.

Только Роналд. Он и она.

Вдвоем перед всеми.

Теперь жених может невесту поцеловать.

Хотелось зажмуриться.

Она даже порадовалась, что вокруг много людей. Поэтому, только один поцелуй, и все. Ничего больше. Даже магии не будет, он не решится здесь перед всеми. Он…

Он целовал ее так жадно и по-хозяйски, прижимая к себе, что кружилась голова и подгибались ноги. Было немного страшно. И только бы отпустил, только бы отпустил…

На самом деле, раньше это и было свадьбой — клятвы перед всеми. Церемонии в храме добавились потом, став обязательной частью, без которой обряд не завершен. Но даже сейчас никто осудит, если сегодня ночью Роналд не ограничится одним поцелуем. Так не принято, но никто не осудит. И тогда уж точно передумать будет нельзя.

Хотелось убежать и спрятаться от него.

Но пока это не возможно. Их руки связали алой атласной лентой — не разорвать и никуда не деться друг от друга. Его левую и ее правую. До полуночи. Под общий смех, под песни, под музыку.

Они и танцевали вместе, только вдвоем. В толпе. Взявшись за руки.

Порой забываясь, дергая и едва не падая. Лента немного сбилась и натирала запястье, рука чесалась, но почесать было неловко. От волнения потела ладонь. Все это было совсем не так…

В танце еще ничего, но стоило отойти в сторону или подойти к столу. Один широкий шаг Роналда, и она едва поспевала за ним. Он спохватывался, сжимал ее руку, вел за собой. Он пил много вина. И она тоже. Казалось — так будет проще, но не помогало совсем, только начинала болеть голова. А последний бокал она разлила совсем. Только взяла, отпила немного, как Роналд повернулся в сторону, забыв про нее, даже разжав пальцы, дернул руку. И Адель споткнулась. Опрокинула вино на платье… нежно-голубое. И густо-алое пятно, словно кровь. Роналд поджал губы, и в этом была досада и раздражение.

— Простите, — невольно шепнула она, так, словно сама виновата.

Он что-то фыркнул.

Потащил ее снова танцевать.

Но страшнее всего было в полночь. Когда они должны были вместе уйти. Выйти в сад, не в спальню, но ведь никто не будет смотреть. Их осыпали цветами, играла музыка… и шумело в ушах.

Люди и сотни свечей остались позади. Над головой — небо.

Роналд тащил ее по дорожке прочь, пока шум и голоса не стихли совсем. Их руки еще связаны. Уже можно развязать, узелок такой, что стоит только потянуть. Она уже почти…

Ночь и они одни.

— Подожди, — говорит он, — не торопись. Так не терпится развязать и освободиться от меня?

— Нет… я… я просто…

— Не ври! — в его голосе злость. — Я же Бреннан! Я вижу все, что ты чувствуешь!

— Я просто волнуюсь…

— Волнуешься?! Почему? Разве что-то не так?

Так хорошо слышна издевка, злой сарказм.

Он пытается обнять ее, но мешают связанные руки. Тогда он дергает со всей силы, срывая, и лента на мгновение врезается в кожу до боли… потом сползает, падает. Освобождая.

Его руки свободны. Еще мгновение, и Адель теперь в его руках — не вырваться. Его пальцы сжимаются на ее талии, притягивая, прижимая к себе со всей силы. Нетерпеливо тискают. Дыхание сбивается. Потом одной рукой он надежно обхватывает, другой — ласкает ее грудь сквозь одежду. Еще немного, и просто сорвет с нее платье.

Хочется заорать.

Хочется ударить его, вырваться.

— Что? — у него глухой и страшный голос, совсем чужой. — Разве я не имею права? Разве ты не поклялась любить меня? Вот и люби! Поцелуй меня! Только не зажмуривайся, смотри мне в глаза! Смотри на меня! Я хочу, чтобы ты видела меня, а не его перед собой!

Это ревность. И ревность сжигает его.

Словно окатывает холодной водой.

Вместо паники вдруг поднимается жалость — у него тоже нет выбора, это не его решение, и сделать ничего нельзя.

Жалость бьет его сильнее любой магии смерти. Разом тушит огонь.

Он отпускает ее, отталкивает. Словно вместо невесты в его руках вдруг оказалась ядовитая змея. Жалость куда страшнее ненависти.

Отталкивает, резко поворачивается к ней спиной и широким шагом идет прочь.

Ссутулившись.

Так, что хочется догнать, попросить прощения… даже обнять…

Но ноги подкашиваются и рыдания вдруг накрывают ее. Все. На сегодня все закончилось. Ничего не будет.