Замри - [6]

«Я Кейтлин», – написала я в ответ.

И мы стали друзьями. Вот так просто.

5

Последним уроком у меня английский с мистером Робертсоном. Когда я вхожу в кабинет, он не пытается ничего изображать. Он просто кивает мне, улыбается и говорит:

– С возвращением, Кейтлин.

Генри Лукас, самый популярный парень в одиннадцатых классах и при этом самый неприятный, сидит в дальнем углу, демонстративно не замечая подружек Алисии. Ангел ерошит его черные волосы длинными розовыми ногтями.

– Ты ведь устраиваешь в пятницу тусу? – спрашивает Испорченная Девчонка.

Генри устраивает их постоянно, потому что его родители, владельцы риелторской компании, вечно в разъездах – участвуют в совещаниях и становятся все богаче. Когда они возвращаются в город, то организуют благотворительные приемы, от которых мои родители, как правило, стараются отвертеться. Их лица можно видеть на рекламных щитах и в вестнике родительского клуба: мать всегда в безупречном черном костюме, отец с неизменными атрибутами – клюшками для гольфа и самодовольной улыбкой.

Испорченная Девчонка присоединяется к Ангелу и тянет Генри за волосы. Он смотрит прямо перед собой, криво улыбаясь, но не останавливает их. Я выбираю место подальше от них, у самой двери.

Мистер Робертсон начинает перекличку:

– Мэттью Ливингстоун?

– Здесь.

– Валери Уотсон?

– Тут! – щебечет Ангел.

– Дилан Шустер?

Это имя я слышу впервые. Никто не отзывается. Мистер Робертсон поднимает глаза.

– Дилан Шустер нет?

Дверь передо мной открывается, и в кабинет заглядывает девушка. Ее лицо мне незнакомо, а наша школа достаточно мала, чтобы я знала в ней всех. Ее темные, почти черные волосы взъерошены, но не элегантно, как у многих девушек, а так, будто ее ударило током. Густой слой черной подводки смазан, живые глаза быстро оглядывают кабинет. Она явно пытается решить, входить ей или нет.

– Дилан Шустер? – спрашивает мистер Робертсон снова.

Новенькая смотрит на него; ее глаза удивленно распахиваются.

– Ого, – говорит она, – как вы угадали?

Он смеется, и Дилан уверенным шагом заходит в кабинет. Через плечо перекинута вместительная сумка, в руке – стакан с кофе. Тонкая футболка с одной стороны порвана и скреплена булавкой. На ней невообразимо узкие джинсы, и вся она очень высокая и худая. Ее ботинки тяжело бухают по полу, пока она идет в конец кабинета. Я не оборачиваюсь ей вслед, но представляю, как она садится в дальнем углу. Наверняка развалилась на стуле как у себя дома.

Закончив перекличку, мистер Робертсон встает и, прогуливаясь между рядами, рассказывает, чем мы будем заниматься в этом году.

6

Я стою одна на потертом зеленом линолеуме корпуса естественных наук и вдыхаю затхлый воздух. Тейлор и остальные популярные ребята, скорее всего, заняли шкафчики в вестибюле английского. В прошлом году мы с Ингрид выбрали корпус иностранных языков, который стоит рядом с английским – не совсем в изоляции, но без навязчивого духа школьной жизни. Научный корпус мало кто выбирает добровольно. Он стоит в стороне, и в нем нет ничего, кроме кабинетов, никакой общественной жизни. Мне бы хотелось, чтобы он оставался пустым всегда.

Запирать шкафчик, в котором нет ничего, кроме воздуха, кажется неправильным. Я подумываю подождать, пока у меня не появится какое-нибудь имущество, но место слишком хорошее, чтобы его упускать: самый северный шкафчик в самом северном здании «Висты». Двери выходят прямо на улицу. Перейти дорогу – и ты уже за территорией школы. И, вероятно, именно возможность побега наводит меня на идеальный способ застолбить шкафчик.

Скотча у меня нет, поэтому я откусываю кусок жвачки, жую пару секунд и прилепляю к обратной стороне пейзажа Ингрид. Внутри шкафчика висит мутное прямоугольное зеркало, покрытое царапинами. Я избегаю смотреть на свое отражение, но краем глаза вижу гладкие каштановые волосы и веснушки. Мое лицо потускнело и осунулось. Я прилепляю фотографию поверх зеркала, и отражение пропадает. Остается только красивый спокойный холм.

Кто-то встает рядом, привалившись к соседним шкафчикам спиной. Дилан. Вблизи ее волосы еще взъерошеннее. Тут и там пряди падают на лицо.

– Здоро́во, – говорит она.

– Привет.

Она рассматривает меня так долго, что я начинаю подозревать неладное – чернила на лбу или что-нибудь в этом духе. Потом она улыбается какой-то странной улыбкой. Вроде как насмешливо, но по-доброму. Перед тем как уйти, она, порывшись в сумке, выуживает замок и цепляет его на пустой шкафчик по соседству с моим. Потом уходит, грохоча ботинками, и я снова остаюсь одна. Я медленно закрываю дверцу, прислушиваясь к скрипу петель, и цепляю на шкафчик замок. «Я твой», – говорит его негромкий щелчок.

7

Я успеваю отойти от школы на несколько шагов, когда рядом со мной останавливается мамин «вольво».

Она высовывается из окна и кричит: «Кейтлин!» – как будто я могла не заметить родную мать, как будто универсал, который она водит, сколько я себя помню, и наклейка «ПАТРИОТЫ ЗА МИР» на бампере не намекнули мне, что это она. Я неловко подбегаю к ней, пока другие ребята проезжают мимо на своих машинах, чтобы затусить в «Старбаксе» или торговом центре. Я забрасываю рюкзак на пассажирское сиденье и забираюсь следом.