Заморок - [64]

Капитолина, когда приходила, всегда спрашивала, или вода закипела, потому что один раз Катерина допустила и налила чай не такой кипяченый. Получилась некрасивая пена и вкус тоже.

Капитолина принесла чай обратно и сама стояла над плитой, чтоб получился кипяток.

Конечно, можно было налить с титана, там же всегда кипяток, а Капитолина титана не признавала.

Да.

Капитолина пришла, спросила что всегда, еще попросила перемыть стакан и начистить подстаканник.

Сама села и говорит:

— Тут радиоточка есть?

Радиоточка у нас, конечно, есть, мы звук не каждую секундочку делаем, а так — есть. Радио у нас висит в таком месте, что всем видно. Конечно, не слышно, а видно хорошо.

Я вежливо указала:

— Капитолина Васильевна, вот же ж, перед вашими глазками.

Потом я — раз! — и включила радио на полный ход.

Пелась песня, исполняла женщина.

Потом с кухни пришла Галина с стаканом и подстаканником, чтоб предъявить Капитолине свою работу.

Потом включилась Москва, и Левитан всем-всем передал, что в космос кто-то полетел. Мы ж не с первого слова запомнили фамилию — Гагарин.

Все-все сильно-сильно обрадовались. Капитолина побежала к Александру Ивановичу доложить.

А мы начали переживать и решили ждать, что еще скажут.

Переживали целый час.

Потом Левитан сказал, что все-все хорошо, что надо ждать дальше.

Потом ждали еще час, и Левитан сказал, что Гагарин облетел шар и что уже нажал на тормоз.

Опять надо было ждать.

Да.

Конечно, Степан Федорович переживал тоже. Когда сказали, что на тормоз уже нажато, Степан Федорович запереживал еще сильней. На войне Степан Федорович воевал на танке, водителем. Степан Федорович сам рассказывал. Я подумала, что, наверно, потому и запереживал. Степан Федорович даже начал руками и ногами делать — вроде нажимать на тормоз.

По правде, никто не знал, где у ракеты тормоз, и Степан Федорович не знал, а помочь же хочется, чтоб Гагарин не умер.

Я тихенько-тихенько заплакала.

А потом Левитан сказал, что Гагарин уже приземлился на нашу землю.

Это было счастье!

Все-все побежали с буфета.

И получилось, что все-все побежали с своих комнат.

Александр Иванович уже звал людей в зал, чтоб провести собрание про наш полет в космос.

Я первая добежала до кинозала.

Двери были запертые, и я кинулась к Якову, у Якова тоже был ключ. Двери Якова открылись без ничего, комора была пустая.

Я схватила с стенки ключ от зала и побежала отмыкать.

Александр Иванович говорил красиво-красиво. Александр Иванович заверял, что для врагов полет СССР в космос будет большое поражение в ненависти к Стране Советов, а для советских людей — опять большая победа над врагом.

Потом люди начали выходить и идти работать.

Мы с нашими тоже.

Я торкнулась до Якова, потому что в зале Якова так и не было.

Я не сильно удивилась, Яков же мог прийти до себя в комору и смотреть через дырку, в какую показывал кино.

Якова не было и не было.

На следующий день с самого утра Дмитро сказал мне, что Яков умирает в горбольнице от заворота. Сказал, что Александру Ивановичу позвонил доктор и рассказал, что тяжелобольной Кацнельсон просил сообщить на работу, так как родных и близких у Кацнельсона никого нету.

По правде, в первую секундочку я порадовалась, что Яков умирает.

Потом я подумала, что такие люди по-людски не умирают и что мне надо держать марку и дальше.

Потом я подумала, что в случае, так мне надо быть рядом с Яковом. Такой набалоболит и того, и сего, а органы все-все услышат.

Да.

Я зашла на место своей работы — в буфет, там про Якова уже знали. Я сказала, если меня отпустят, так я готова пойти в больницу, надо ж отдать долг товарищу от всех. Конечно, все обрадовались, что я готова, и отпустили.

Теперь надо было пойти к Лоре. Лора ж еще была председатель профкома. Без Лоры не полагалось никуда по таким делам ходить в рабочее время.

Я и пошла к Лоре — просить от всех проведать тяжелобольного.

Лора заквохтала, сказала, чтоб я посидела, пока Лора скоренько соберет гроши на гостинец от коллектива.

Конечно, я не заметила Лоре, что если, допустим, у человека заворот, так ему гостинцы ни до какого места не нужные.

В магазин я не пошла, это ж давало большой круг. Я побежала на автобус, а билет у кондуктора купила с грошей на гостинец — я ж не для себя, а для людей.

Пришла в горбольницу. И — к врачу, который звонил с сообщением, в отделение «хирургия».

Пилипейко Владимир Иванович принял меня, спросил, кто я такая больному Кацнельсону. А потом сказал, что больного в эту самую секундочку перевели с хирургии в терапию, что заворот счастливо обошелся и что это бывает сильно редко.

Я попросилась зайти к больному.

Доктор разрешил и даже дал в провожатую сестричку.

Конечно, я заметила, как доктор смотрел на меня. Сам доктор был молодой, а молодому было приятно видеть рядом с собой в таком месте здорового красивого человека, тем более женщину-девушку.

У Якова палата получилась большая, светлая, потолки высоченные, как у нас в Доме офицеров. Я сразу подумала, что когда будет война, у нас в Доме офицеров тоже можно сделать палату — хоть в кинозале, хоть где.

Я посмотрела, что есть больные, которые на своих кроватях, а не умирают. Конечно, я за таких порадовалась.