Замок спящей красавицы - [132]

Появился Владимир. Он разговаривал сам с собой, пожимал плечами. Он перешел дорогу, влез в грузовик, загремел инструментами. Вышел с лопатой и заступом. Вмиг к Дутру вернулись силы. Он скатился по ступенькам, подбежал к фургону Одетты.

— Это ты велела?

— Да, я.

Она сидела на краю кровати, держа за руку неподвижно лежащую Грету.

— Тише! — строго сказала Одетта. — Хоть она и держалась молодцом, сейчас ей совсем невмоготу. Так оно и должно быть.

— Она спит?

— Нет.

— Ты ее расспросила?

— Да. Она утверждает, что сестра была очень несчастна.

— Почему?

— Ты еще спрашиваешь?

Грета открыла глаза, посмотрела на Дутра и заплакала. Он отвел Одетту в глубь фургона.

— Мы же не можем вот так, запросто, похоронить Хильду… Не знаю, что полагается делать в таких случаях, но мне кажется, надо сообщить властям, полиции…

Одетта, подняв голову, смотрела, как шевелятся его губы. Казалось, она чего-то ждет.

— Ты хочешь ее оставить тут? — наконец прошептала она. — Хочешь, чтобы жандармы начали расследование?

— Они констатируют самоубийство, вот и все.

— И ты берешься им объяснить, что у нас было две девушки, но одну мы прятали… Странный способ завоевать доверие! А если они отреагируют, как Владимир? Если они заподозрят нас, всех четверых?

— Это смешно!

— Может быть. Но вполне вероятно. Постарайся понять хоть сейчас! Одну из девушек мы скрывали. Этого достаточно, чтобы подозрение пало на нас.

— Предположим. — Нахмурив брови, Дутр принялся грызть ногти.

— А публика? — вновь заговорила Одетта. — Ты подумал о публике? О газетах? Мы же разоримся. Такого нам не простят.

— В любом случае этот номер…

— Это уже мое дело. Мы выкрутимся. А вот если поднимется шум…

— Но не можем же мы просто бросить ее в яму, как собаку!

— Знаешь ли, что гроб, что земля…

— И все-таки! Хотя бы ради Греты.

— Грета не так глупа, как ты, мой бедный мальчик!

— Ну и самообладание же у тебя!

— А ты не желаешь думать!

Одетта посмотрела на будильник.

— Двадцать минут третьего! Мы никого не встретим. Оставайся здесь. Побудь с ней, Владимир поможет мне. Я вас позову, когда все будет готово.

Дутр посторонился, пропуская ее.

— Ты согласен? — спросила она. — Не будешь потом попрекать меня?

— Нам нужно еще поговорить.

— Когда пожелаешь.

Она вышла, оставив после себя запах табака и одеколона. Дутр присел на корточки рядом с Гретой, но то и дело оглядывался на дверь, будто ожидал, что вот-вот раздастся звук знакомых шагов по сухой земле. И все-таки время раздвоенности, осторожности, оглядок, тревоги, притворства кончилось.

— Грета… Я в отчаянии… Я тоже любил ее. Меньше, чем вас. Но я любил ее. Я не знаю, как объяснить вам…

Он гладил ее руку. Но она не старалась понять.

— Все из-за меня, Грета. Она умерла из-за меня. Если бы я только мог забыть об этом!

Он стукнул себя кулаком по лбу, потом его охватило оцепенение, похожее на сон. Одетта легонько встряхнула его.

— Готово… поторопись.

Так наступила самая странная ночь в его жизни, ночь, которую он часто вспоминал потом и переживал вновь и вновь. У фургона ждал Владимир; на руках он держал спеленутое тело Хильды, даже не тело, а тщательно упакованный сверток, который выглядел вовсе не мрачно. Одетта несла лопату и заступ. Дутр поддерживал Грету, которая, словно слепая, позволяла себя вести. Они гуськом шли под соснами, облитые сказочным светом. По дороге встречались поляны, и тогда звезды блестели совсем рядом, гроздьями, соцветиями, букетами; небо тоже пахло смолой, полевыми цветами.

Потом они шли под деревьями, и сотни причудливых теней скользили по спине Владимира, ползли по телу Одетты, сливались в колышущуюся сетку на бескровном лице Греты. Тропинка повернула; справа были залитые молочным светом вершины гор, долина, укрытая торжественно-мрачной тенью, и где-то в глубине хмельной ночи — шепот ручейка, нежный, прерывистый шум потока. Дутру казалось, что он идет на волшебное свидание. Он уже не чувствовал усталости, он прижимал к себе Грету, обнимал ее могучей рукой; никогда она так полно не принадлежала ему, как в эту ночь. И в то же время он чувствовал боль — не плотью своей, но душой. То была страшная усталость мысли, беспамятство, избавлявшее его от прошлого, от мук раздвоенности, от всего, даже от воспоминания о недавнем ужасном бдении. Он был счастлив телом, предвкушающим наслаждение, — но шум ручейка пробуждал в нем желание плакать.

— Идем далеко? — спросил Владимир.

— Как можно дальше, — ответила Одетта.

Они вошли в густой подлесок, где луна дождем рассыпала по листьям крупицы бледного света. Владимир остановился передохнуть. Носком туфли Одетта поковыряла землю, покачала головой:

— Лучше спуститься, там земля мягче.

Сквозь ветви они заметили огромные валуны, лежащие посреди потока, в струях которого переливались звезды. Вокруг них в лесу раскрывались прозрачные пещеры ночи, тропинки влюбленных, где плавала дымка умирающего света.

— Здесь, — сказала Одетта.

Они вышли к берегу ручья, и Одетта сама выбрала место, очертила заступом контур могилы. Не говоря ни слова, Владимир начал копать. Дутр хотел помочь ему.

— Оставь, — сказала Одетта. — Ты не сумеешь.

Заступ глубоко вгрызался в жирную землю, в этой сцене не было ничего жестокого. От вскопанной земли шел терпкий дух скипидара и вереска. Одетта села на камень. Положив руку на плечо Греты, Дутр терпеливо ожидал конца церемонии. Он уже мог без трепета смотреть на сверток, лежащий на траве. «Мы туристы, — думал он. — Мы разбиваем лагерь». И вот это стало чем-то вроде игры, отгонявшей мрачные мысли. Владимир постепенно скрывался в яме. Все выше и выше приходилось ему выбрасывать комья земли, нашпигованные мелкими круглыми камнями. Луна исчезла за склоном холма, и только от воды тянулся к ним зеленоватый луч света.