Замок Рэкрент - [3]

— Что, — говорит, — сказал бы мой бедный батюшка, если б выглянул вдруг из могилы, да увидел меня? Помню, был я совсем мальчишкой, когда он в первый раз налил мне как-то после обеда стакан кларета, да еще похвалил меня, что я поднес его ко рту твердой рукой, не пролив ни капли. Вот моя благодарность — выпьем за него этот бокал!

И затянул свою любимую песню, которой обучил его отец. В последний раз, бедняга, пел он ее в тот вечер, так громко и с таким жаром, а гости подхватили припев:

Кто на ночь ни капельки в рот не берет,

Зачахнет, пожухнет, до срока помрет.

А кто перед сном принимает по малой,

Тот славно живет и умрет славным малым . (Пер. Ю.М. Полякова)

В ту же ночь он и преставился — только все поднялись, чтобы выпить за его здоровье — и трижды прокричать «ура!» в его честь, как он вдруг упал: удар с ним приключился или еще что, только его тут же и унесли; а гости прображничали до рассвета и очень удивились, когда справились о его здоровье и узнали, что с бедным сэром Патриком все кончено. Не было во всей стране джентльмена, которого так бы любили при жизни и так оплакивали после смерти равно и бедные и богатые. А похорон таких во всем графстве ни раньше, ни после не видывали! Собрались все господа из трех графств: со всех сторон, куда ни глянь, теснился народ; женщин, мой прадед рассказывал, набежало видимо-невидимо, и все, как одна, в красных плащах, прямо словно войска в поле[11]. А какой стоял вой[12] — во всем графстве слышно было. Счастлив был тот, кому хоть краешком глаза удалось взглянуть на погребальные дроги. Но кто бы мог подумать — все шло чин-чином — как вдруг похоронную процессию остановили и на тело наложили арест за долги, и не где-нибудь, а на собственных же землях. В толпе кликнули клич, чтобы отбить тело; только наследник, шедший за гробом, не согласился, опасаясь последствий, — ведь эти негодяи, что пришли за телом, прикрывались именем закона. Что ж, против закона, конечно, не пойдешь, но только кредиторам с того была невелика прибыль. Во-первых, вся округа их проклинала; а к тому же сэр Мэртаг Рэкрент, наследник, ввиду оскорбления тела покойного, сказал, что не заплатит ни шиллинга, и все виднейшие землевладельцы и прочие господа, с которыми он был знаком, его поддержали. Сэр Мэртаг всюду клялся, что первым делом хотел заплатить отцовы долги чести, но только, раз на него напустили закон, о чести, конечно, не может быть и речи. Правда, шел слушок (да только верили ему одни враги семейства), будто арест тела был подстроен нарочно, чтобы отделаться от долгов, которые по совести должен он был заплатить.

Все это история давняя, сейчас уж и не скажешь, как там все было на самом деле; одно только ясно — новый господин совсем не походил на старого. Погреба после смерти сэра Патрика ни разу не пополнялись: ни тебе открытого дома, ничего, как водилось: даже арендаторов отсылали домой, не поднеся им законного стаканчика виски[13]. Стыдно мне было, и не знал я, как поддержать честь семейства: волей-неволей решил я всю вину свалить на миледи; все равно — я ее не любил, да и другие тоже. Она была из семейства Скрягг и к тому же вдова; странный это был брак для сэра Мэртага; все вокруг считали, что он себя уронил, ну а я помалкивал — я-то знал, в чем там дело. Сэр Мэртаг был большой законник, он метил на именье Скряггов, а оно было немалое; да только просчитался, — она, правда, имела свою долю в наследстве, но ему-то прибыль вышла невелика, потому как она его пережила на долгие годы. Впрочем, откуда ему это было знать, когда он на ней женился? Нужно признать — она ему была превосходной женой, до того домовитая, до того распорядительная, и все-то примечала. Правда, я всегда подозревал, что в жилах у нее течет шотландская кровь[14]; я бы ради семейства на что угодно закрыл глаза, но только не на это. Она всегда вместе со слугами строго блюла Великий Пост и все постные дни, а о праздниках как-то забывала. В последний день Великого Поста одна из горничных трижды падала в обморок, и чтобы душа у нее и вовсе не распрощалась с телом, мы положили ей в рот кусочек ростбифа со стола сэра Мэртага — уж он-то не постился, шалишь! К несчастью, миледи как-то об этом узнала; на следующий день уж и приходскому священнику все было известно. Пришлось бедной девушке, как только она встала на ноги, принять на себя покаяние, а то не было ей ни отпущения грехов, ни покою ни в доме, ни вне его. Правда, миледи по-своему тоже была очень милосердной. Она завела у себя благотворительную школу для детей бедняков, где их учили читать и писать, и все бесплатно, а они взамен усердно для нее пряли — тоже бесплатно; от арендаторов миледи всегда получала много пряжи, и в доме все до последней салфетки было соткано из нее. Как только пряжа была готова, ее тотчас отдавали собственным ткачам, а те ткали, и тоже задаром, потому как станки миледи получала бесплатно от Полотняного Совета[15]. Потом была рядом с нами белильня, а ее арендатор ни в чем не смел отказать миледи, потому как сэр Мэртаг вечно грозил ему судом за пользование его водой. Со всем тем прямо диву даешься, до чего дешево все миледи вставало, и как она этим гордилась. Стол тоже почти ничего ей не стоил: куры, индюки, гуси — арендаторы по договору приносили их столько