Замок Рэкрент - [14]
— Ура! Ура! Сэр Конди Рэкрент на вечные времена!—услышал я, проснувшись поутру, и во весь день только одно и слышалось, и трезвых не было ни души, — только разве очухаются, когда подходят к урнам, чтобы проголосовать честь по чести и устоять против всех этих крючкотворов, которые так и набросились на наших избирателей и многих повыгоняли, кто не мог поклясться в том, что имеет свободное землевладение: а сэр Конди не желал, чтобы из-за него шли на клятвопреступление, не то, что та сторона, господь тому свидетель; но не будем о том говорить. Некоторые из наших избирателей пришли в замешательство, когда им задали вопрос: ступала ли их нога на землю, которая была их свободным владением? Тогда сэр Конди, радея о совести тех, чья нога не ступала, велел, чтобы им не кривить душой, привезти со своей фермы в Галтишинах несколько корзин дерна[49], и когда их доставили в город, дал каждому по куску дерна, чтоб они на него стали, и они после этого, понятно, могли честью поклясться, что ступали по своей земле[50]. Так, благодаря нашей честности, мы одержали победу[51]. Я думал, что тут же на улице умру от радости, когда увидал бедного моего господина в кресле, а сам-то он без шляпы, а дождь-то хлещет, как из ведра, но толпы народа бегут за ним, а он кланяется и жмет руки всему городу.
—Это сэра Конди Рэкрента несут в кресле?—спросил какой-то незнакомец из толпы.
—Его самого, — отвечаю. — Кому же еще там быть, благослови его, господи?
—Ты что ж — родня ему? — говорит.
—Вовсе нет, — говорю. — Но живу я при нем, вот уже двести лет и более, я и мои родные.
—Что ж, тогда тебе повезло, — замечает, — что он сейчас там, где он есть, ибо будь он сейчас не в этом кресле, тотчас оказался бы он кое- где похуже. Ибо я сюда прислан, чтобы его упрятать[52], а бумага у меня вот тут в кармане.
Это была повестка, выправленная негодяем-виноторговцем из-за нескольких сотен старого долга, о которых в такое время стыдно было и вспоминать.
—Положи-ка ее в карман и забудь о ней на ближайшие семь лет, мой честный друг, — говорю, — Он теперь, слава богу, член парламента, и такие, как ты, ему не страшны, и если хочешь послушаться моего глупого совета, то я бы на твоем месте держался от него сегодня подальше, а не то ты рискуешь получить на орехи от друзей моего господина, если, конечно, не надумаешь пить за его здоровье, как все остальные.
—Не имею против этого ни малейших возражений, — отвечает.
Так что мы с ним зашли в один из трактиров, которые были открыты ради моего господина, и долго беседовали о том и о сем.
—А каким это образом, — говорит, — твой хозяин так твердо стоит на ногах? Я еще год назад слышал, что ему конец пришел.
—Здоров и весел, как никогда, — отвечаю.
—Я не о том, — говорит. — Слух шел, что он разорился.
—Ничуть, — отвечаю. — Вот уже два года подряд, как шерифы у него в закадычных друзьях, а помощники шерифов — джентльмены, и с ними как надо поговорили, так что повестки лежат у них без движения, и они, как принято в таких случаях (я об этом от сына моего Джейсона знаю), отправляют их на здоровье обратно тем, кто их послал, в том же виде, только с пометкой по латыни, которая означает, что никакого сэра Конди Рэкрента, баронета, в наших краях обнаружить не удалось.
—A-а, я все эти дела знаю получше твоего, не в обиду тебе будь сказано, — говорит он со смехом, наполняет свой стакан и пьет за здоровье моего господина, что и убедило меня в его искренней преданности, хоть поначалу видимость и была вроде бы немного подозрительной.
—Известная вещь, — говорит он все так же со смехом, — когда человек выше головы в долгу, он от того живет только резвее и веселее, надо только умеючи взяться за дело. Иначе как это так получается, что многие, разорившись, сплошь и рядом живут припеваючи?
—Как получается? — говорю я (а я к тому времени уже был немного навеселе). — А как это получается, что утки на птичьем дворе, лишь только кухарка отрубит им голову, начинают еще резвее бегать кругами?
В ответ на это он расхохотался и заметил, что еще не имел счастья взглянуть на птичник в замке Рэкрент.
—Надеюсь, вам недолго придется ждать, — отвечаю. — Мой господин окажет вам, как и всякому, теплый прием. Во всей Ирландии не сыщешь другого джентльмена с такой свободой в обращении, которого так бы все любили, и господа, и простые люди.
Что там было дальше, я не помню, ибо мы пили за здоровье сэра Конди и за погибель всех его врагов, пока сами не свалились с ног. Я и не подозревал, ни тогда, ни много позже, что своими собственными руками пригрел величайшего врага бедного моего господина. Этот негодяй имел наглость, осмотрев наш птичник, добиться через меня знакомства с сыном моим Джейсоном, я же, словно неродившийся младенец, так и не понимал, что означает его визит. А он вытянул у сына моего Джейсона точный список всех долгов моего господина, отправился прямо по кредиторам и скупил векселя; что оказалось делом не трудным, потому как мало кто надеялся получить обратно свои деньги у сэра Конди. И вот это подлое судейское отродье (я только позже раскусил, что он за птица), ставши единственным над всеми кредитором, получил под свою опеку все поместье до самого последнего картона
