Замок горного короля - [7]

— Это так, мой господин.

— Моя мать также научила меня говорить по-янонски. Боюсь, что говорю не слишком хорошо: чересчур долго я был на юге. Не станешь ли ты моим учителем, Вадин? Я и так уже позорю себя своим лицом и шлейнской князьковой шепелявостью.

— Ты не останешься!

Вадин прикусил язык, но слишком поздно. Аджан выпорет его за это, даже если чужеземец этого не сделает.

Мирейн и глазом не моргнул. Он снял свою повязку странника, повертел ее в руках и легонько вздохнул.

— Возможно, мне не следовало бы оставаться. Здесь я чужеземец; мое странствие длится всего лишь год. Однако, — сказал он, и глаза его сверкнули, захватив Вадина врасплох, — есть еще наложенный на меня матерью обет: рассказать ее отцу о ее славе и смерти; утешить его, насколько смогу. Это я сделал. Но затем она велела мне занять ее место, то место, которое судьба и обеты вынудили ее покинуть, для которого она родила и вырастила меня.

— Она слишком доверяла крови и судьбе, — сказал новый голос.

В наступившем молчании его владелица вышла вперед. Это была высокая и очень стройная женщина, одетая в серое платье с серебром у горла — наряд священной певицы. Лицо ее было столь же прекрасно, невозмутимо и непроницаемо, сколь и голос.

— Верно, — сказал Мирейн так же спокойно, как и она. — Разве она не была вещуньей?

— Некоторые скажут, что она была безумной.

— Такой же безумной, как ее отец, вне всякого сомнения. Столь же безумной, как я.

Незнакомка остановилась перед ним. Она была высокой для женщины, даже для женщины Янона; голова юноши доставала как раз до ее подбородка.

— Мой господин отдал тебе ее комнаты. Его собственный сын никогда не имел такого.

— Ты знаешь, кто я, — сказал Мирейн утвердительно.

— Теперь большинство в замке знают это. У слуг есть уши и языки, а у тебя есть лицо.

— Однако она была прекрасна. Даже милосердие не может назвать меня таким.

— Вся красота Санелин была в се глазах и в том, как она двигалась. Никакой высеченный или написанный портрет не способен уловить это.

— И никакой портрет во плоти. — Он обронил эту жалобу как нечто давно приевшееся и взглянул на женщину с редкой по великолепию улыбкой. — Ты, должно быть, Имин.

Она, конечно, была сильна, но все же оставалась женщиной, а в улыбке Мирейна таилась могущественная магия. Глаза ее потеплели, лицо чуточку смягчилось.

— Санелин говорила тебе обо мне?

— И очень часто. Разве могла она забыть свою молочную сестру? Она надеялась, что ты добудешь себе крученое ожерелье, и говорила, что ты станешь прекраснейшей женщиной и нежнейшей певицей в Яноне. Она была истинной пророчицей.

Имин почти улыбнулась.

— Твое собственное крученое ожерелье, мой молодой господин, могло бы с таким же успехом быть из серебра, как и из золота. Неужели это наша острая на язык Санелин научила тебя такой учтивости?

— Она научила меня говорить правду.

— В таком случае твое сладкоречие, должно быть, получено в наследство от Хан-Гилена, который мы, певцы, называем Медовой Землей.

— Сладкие речи, несомненно, являются искусством, которое там весьма ценится, хотя честь ценят больше. Худший из грехов — ложь, и у детей воспитывают отвращение к ней.

— Мудрый народ. Здесь больше всего уважают силу, в основном физическую, и чуть меньше — силу воли. На севере нет места человеку мягкому или слабому.

— В Хан-Гилене говорят: «Твердый, как камни севера».

Мирейн повернулся к окну спиной. Имин села рядом с ним. Он не взглянул на нее.

— Почему ты ушел оттуда? — спросила она.

— Пришло время идти, хотя мой господин князь хотел задержать меня до тех пор, пока я не подрасту и пока армия не сможет сопровождать меня. Но богу все равно, стал я мужчиной или еще нет. Я ушел тайком; шел тайком, пока не пересек границ Хан-Гилена. Это был очень длинный путь для пешего: близилась зима, а долгая жестокая война только-только закончилась. — В его голосе зазвучало что-то похожее на гордость. — Я участвовал в этой войне и хорошо проявил себя, как сказал мой господин. Я был его оруженосцем вместе с его сыном, наследным принцем Халенаном. Он посвятил нас обоих в рыцари и вооружил одинаково. Мне жаль было покидать их. И принцессу, сестру Халенана… она помогла мне ускользнуть.

— Она очень красива?

Мирейн воззрился на женщину, на миг потеряв дар речи.

— Элиан? Ей было целых восемь лет!

Неожиданный и сердечный смех Имин прозвучал как журчание ручья. Мирейн нахмурился; губы его невольно изогнулись.

— Возможно, — признался он, — со временем она станет красавицей. Когда я видел ее в последний раз, она была одета как мальчишка, в старые потрепанные штаны и мою рубашку, слишком для нее большую, а волосы у нее никогда не будут держаться в косах. Однако они великолепны, как у ее отца и брата, и не похожи ни на чьи во всем мире: рыжие, как огонь. Элиан старалась походить на бесстрашного заговорщика, но глаза ее были затуманены слезами, а нос покраснел, и она почти ничего не могла сказать. — Он вздохнул. — Эта девочка была живым кошмаром. Когда мы отправились на войну, то нашли ее в обозе. «Если Мирейн может ехать, — заявила она, — то почему мне нельзя?» Ей было тогда шесть лет. Отец задал ей царскую — на словах, конечно, — трепку и отправил домой в немилости. Однако он отдал своим управляющим приказ учить ее обращаться с оружием. В некотором смысле она победила и знала это.