Замок братьев Сенарега - [35]

Василь, сидевший во главе стола с ватажным атаманом, встретившим их у пристани, ободряюще кивнул Мазо. И юноша исполнился гордостью за товарища: по всему видно, в этом братстве степных вольных воинов Василь Бердыш — важный человек.

И пошла гульба. Пили, бежали с хохотом к реке — освежиться, обнимались, боролись, пили опять. Безух, не сильно еще захмелевший, вытащил из бойницы пушку, поднимал ее на руках, бегал с нею по кругу. Мазо понял, что не так уж далеки от истины слухи о сказочной силе днепровского богатыря. Вольница гуляла, и над буйным весельем степных лыцарей жутко скалились насаженное на колья тына татарские головы, на которые Мазо старался не глядеть.

А Василь, отдыхая душой среди своих, толковал тем временем в полголоса с атаманом ватаги. Страшные дела, творившиеся в обезумевшем мире, отзывались жесткими толчками и здесь, в степном уголке, за водяными заставами днепровских порогов.

— Может быть, — говорил атаман, — на месте сем не найдешь нас, Василько, как снова приедешь. Нужна новая сечь для товариства, поболее этой. Тесно тут у нас стало воинам, видишь сам, — бегут за пороги люди с Литвы и Украйны, что ни год, то больше.

— Вижу, Иване, — кивнул Бердыш.

— Люто паны после унии[41] катуют, — продолжал атаман. — Налетают со сворами, захватывают села и земли, а уж потом, съездив в Краков, добывают себе на них правилеи. А после — такое творят с людьми, чего не измыслит и татарин. Вот и прибывает к нам народ. Холостые идут в сечь, кто с семьями — садятся на землю по глухим местам.

— Что нынче надо, — нахмурился Бердыш, — от народа безумным панам?

— Многое надо нынче их милостям, — развел руками Иван — атаман. — Надоела оловянная посуда — нужна серебряная, да хрустальная, да золотая. Надоело верхом ездить — нужна аглицкая карета. Надоели отцовы хоромы, деревянные, требуется палац каменный, чтоб весь в зеркалах, обивке, коврах. Надоело сукно да лен — требуются шелка, да венецейский бархат, да кружева гишпанские. Да кольца, цепи, броши, алмазы, жемчуга. Как ни мал панок, а хочет жить князём — как сам Потоцкий, или Острожский, или там Вишневецкий. Чтобы все у него — как в латинских землях, заодно и как в Египте или Туретчине по части наложниц и рабынь. Обнаглела белая кость, зажралась, — оттуда и беда.

— Что же пастыри их сладкогласые? — усмехнулся Василь. — Почто не наставляют ненасытную паству свою ко добру?

— Наставляют, да ко стяжанию, — ответил Иван. И сами грабят, всех более — ксендзы, но и, попы не упускают свое. И то сказать, ксендзов выше порогов ныне не счесть. Давят веру нашу отческую, неволей обращают людей в латинство. Оттого бегут еще пуще.

— Сердце болит, — промолвил Бердыш. — Но товариству все сие — в пользу. Вижу, — москвитин со значением поднял чару, озирая застолье, — вижу новые гнезда воли, славные и крепкие, вижу дальние походы. Вижу грядущее войско, славу, великие и святые дела!

— О том печемся, каждый на месте своем, — сказал атаман. — Только много еще до той поры воды в Днепре утечет. Людей приходит немало, но своевольны и буйны, воинскому повиновению учить их трудно. Плохо понимают, что волю не сохранить, если не будет в товаристве послушания головам, выбранным им самим. Приходят меж иными и беглые тати, и харцызяки с Поля. И оружия, оружия мало, Василе — брате, твои гостинцы нам ныне — божий дар. А сам ты как? — Иван заглянул товарищу в глаза. — Не наскучило ли соколу у синя моря сидеть, за море глядеть? Не захотелось ли еще на коня да за саблю?

— Есть на что поглядеть у моря, — промолвил Бердыш.

— Ведаю то, — согласился Иван, сам человек бывалый. — Что скажешь, одначе, о Лериче — замке?

Бердыш, в раздумье заглянув в чару, увидел пустоту. — Когда и выпить успел? — улыбнулся Василь.

— Что скажу? Не ведаю еще всего, — молвил москвитин. — Сидят фряги, торгуют, дело доброе, по своим меркам, творят: покупают христиан у бесермен да перепродают с выгодой, зато — христианам же, родным. Но чую верно: то фряжское гнездо угнездилось не к добру. Не для торга одного да купли. Чую: поставили его там латинцы, меж рекой нашей и морем, как камень у пристани, с железным кольцом во темени. К чему вделано то кольцо в причальный камень, для какой цепи приготовлено? На кого и цепь — то сама, что за морем еще куют? Может — на Днепр — реку готовят ее фряги? Может, на нас с тобой, Днепра — реки силу, как начнем чаще в море выходить?

— Чего ж гадать? — усмехнулся Иван — атаман. — Смахнем сей камень в лиман, и все тут, и не на чем фрягам вешать железа!

— Смахнуть — то можно, — кивнул Василь. — Надо только еще поглядеть, что там к чему, с какою думкой строен тот Лерич. Настанет час — подам вам, братья, весть.

19

Много Мазо на пиру том не пил, а голова утром болела крепко. Пришел на заре в гостевую хату к нему куренной атаман Федько Безух, принес два жбана на выбор — оковыты и рассола, на опохмел. Василь молча указал на рассол, и Мазо впервые отведал испытанного столетиями целебного нектара. Наскоро искупались и снова пустились в путь.

В дороге провели еще полдня — на таком же водяном шляхе, пролегшем на сей раз по притоку Днепра. Снова потянулись густые травы, леса, буераки, дикие заросли вереска и терна, снова плотные птичьи стаи и рыбьи косяки окружали их, облетали, бились со всех сторон об их каяк. Все было полно жизни и весеннего трепета; по стволам и ветвям дубов, кленов и вязов, склоненным ниц, поваленным поперек полноводной, но узкой речки, носились белки, куны, россомахи, перебегали с берега на берег барсуки, лани, дикие свиньи. Диковинные птицы на ходульной лапе, поджав вторую, величественно взирали на путников с болот. Два раза, однако, пришлось пробиваться сквозь столь густое зловоние, что Василь и Мазо выплывали полузадохнувшимися. Это гнила в озерах рыба. Стаи сазанов, плотвы и лещей, забравшиеся в них во время половодья, оказались в ловушке, когда вода отступила, и гибли теперь от тесноты.