Замок братьев Сенарега - [33]

На берегу, под вечер, в тихом логу, где они собрались ночевать, послышался треск ветвей. Кто — то, не заботясь о шуме, уверенно шел к ним через заросли диких слив. Отстранив молча Мазо, схватившегося за саблю, Василь шагнул вперед, вынул из — за голенища острый нож. Кусты затрещали сильнее, и на травяную прогалинку перед ними выкатился на всех четырех громадный медведь. Мартын, не ждавший встречи, остановился и сел; забавно подняв лапы, огромный зверь долгие мгновения разглядывал пришельцев, принюхивался. Потом, настроенный, видимо, мирно, посапывая, скрылся в буераке. Василь спрятал нож и принялся готовить вечерний костерок.

Хоть редко, встречались и хищники поопасней. Однажды на острове, на привале, Василь молча вытянул руку в сторону степи, где плыла стая воронов. «Татары», — сказал Бердыш и долго после этого вел челнок не спеша, присматриваясь к берегам, — не попасть бы в засаду. В другой раз, в протоке, над ухом Мазо просвистела стрела, послышались дикие вопли, свист. Путников пытались сбить испугом с толку, чтобы, запутавшихся в свисавших низко ветвях и травах, легко захватить. Но Бердыш, не дрогнув, быстро вывел лодку на широкое место, и новые стрелы, посыпавшись, не смогли уже их достать.

Чем ближе подплывали москвитин и фрязин к порогам великой реки, тем чаще встречались холмы; воды целовали скалы, огромные камни вспарывали быстрое течение. Наконец послышался растущий впереди шум. Василь пояснил: то, первый, если плыть вверх, из девяти днепровских порогов, гневливый Вольный. Далее идут Лишний, Будиловский, Внук — порог, Дед — порог — он же Ненасытен и самый страшный, Звонецкий, далее — Лоханский, Сурский и Кодацкий. Только выше порогов Василь и Мазо не поплывут, останутся в вольном крае — запорожском.

И вправду, уже ввиду Вольного свернули в проток, поплыли среди островков. Продрались чрез особо густой и плотный камышиный полк, плутали по новым протокам. Над одним из них, готовясь пройти под нависшими ветвями многовекового дуба, согнутого бурями, услышали крик ночной птицы. Василь тотчас откликнулся. Видимо — верно, так как в ветвях тотчас показалась веселая усатая рожа.

— Хто ты? — крикнула она.

— Оковыта! — так же весело отозвался Бердыш.

— А з чого ты?

— Из жита!

— Плыви! — последовало милостивое разрешение усатого дозорного.

В конце протока открылся еще один небольшой остров. У воды на берегу сушились такие же, как у наших путешественников, каяки, выше островок опоясывал крепкий тын из толстых, заостренных кверху дубовых стволов.

К Василю с радостными возгласами, огибая палисад, уже спешили свирепые с виду, широко улыбающиеся люди.

— Тебя здесь кличут оковытой? — успел спросить Мазо, когда они вытаскивали челнок из воды.

— Чудной! — улыбнулся Василь. — Так зовут здесь крепкое хлебное вино — иное и не признают. Оковытою, от латинского аква вите.

18

— Олесь! — позвал атаман, когда Василь, готовясь к доверительной беседе, незаметно ему подмигнул. — Покажь хлопчине наше царство! Только чур, с острова — никуда! — приказал усач подскочившему парубку.

Юноши вышли из бревенчатой чистой хатки старшого.

— Ты кто есть? Турок? — насупился Олесь, узнав имя нового товарища. — В Христа не веруешь?

— Верую, — отвечал Мазо, крестясь.

— А знамение творишь не по — нашему. Стало быть, латинец ты? Литвин чи лях?

— Италия, — ткнул себя в грудь молодой пришелец. — Генуя. Сенарега я. Понимаешь?

— Чего же не понять! Фрязин ты, франк[40], — небрежно бросил молодой островитянин. — Слава господу, хоть по — нашему глаголешь. Ну, пойдем!

Внутри тына на острове самыми большими строениями были четыре длинные хаты — курени, в которых и жило большинство вольных людей. Топили их, пояснил Олесь, по—черному, дым выходил в отверстие в крыше, отсюда и название. Меж ними открывался небольшой майдан, на него выходила паперть крохотной деревянной церквушки. Тут же темнели окованные железом двери большого погреба. Чуть поодаль виднелась закопченная и покосившаяся, глубоко вросшая в землю избенка, с виду — кузня. Две малых пушки, выставив чугунные зады, высматривали что — то сквозь свои окошки за стеной укрепления.

Олесь развел руками и повернулся к Мазо. Нечего, мол, и показывать; все, что есть, видишь сам.

Меж немногими и скудными постройками ходили, лежали, сидели их хозяева — люди вольного воинского товариства с Днепра — реки. Несколько воинов, сидевших в кружке возле таинственного погреба, подозвали юнцов к себе.

Это были дочерна осмоленные солнцем, могучего вида мужики. С макушек обритых наголо голов свисали длинные чубы — оселедцы, усы были так длинны, что некоторые забрасывали их за уши. Широкие шаровары — в дырах, ноги — в лаптях, опорках, поршнях, но у иных — в дорогих татарских сапогах. Трое — при саблях, у двоих за кушаками — железные палицы — чеканы, прочие — кто с дубиной, кто — с топором.

Сидевший ближе всех, подобно всем — по пояс голый силач спросил юного франка, кто он и что.

— С Москалем пришел, Василем, — одобрительно кивнул он. — То — добре, плохого Москаль к нам не приведет. Глядит хлопец смело, даром что фряжонок, — обратился он к остальным, — значит — по нраву нашему брату. А биться? Биться — то горазд? Покажь шаблюку, какая она у тебя!