Замок братьев Сенарега - [32]

Василь вспомнил ту негаданную встречу. Увидев Аньолу, идущую с коромыслом по двору замка, услышав ее голос, он сразу понял: это — его женщина, судьба, жена, от этой ему — не уйти. Для такой, счастливый тем, будет он рубить избу, пахать новь, готовить на зиму дрова, брать копье и меч, идя на брань. И рубить из бука для такой постель — широкую да крепкую, на всю общую их силу и страсть. Увидев Аньолу, Василь уже знал, что ему нужно в жизни той. Зимовник с доброй хатой, на краю Поля, сокрытый от хищных глаз. Хозяйство свое, за крепкой стеной, под стать засечному городку — крепостце. И эта женщина в нем, чтоб ею держалось — от нее все и к ней в нем шло. И дети, сколь народит, чтобы с ней растить. Не ведает глупая рыба, зачем в невод прет, — подумал наймит с усмешкой. Василь хорошо знал, на что идет и зачем.

«Чую, моя ты женка», — сказал тогда Бердыш, загородив Аньоле дорогу. «Не пробовал, а чуешь?» — с вызовом бросила она. «Пожив с мое, мужик обретает глаз», — прищурился Василь. «Да мой ли ты мужик!» — отвечала гордячка. «Попробуй, вот я весь!» Аньола засмеялась и ушла.

Василь вскоре узнал, у кого полонянка в наложницах. Посуровел, не стал более балагурить. Но от думы своей не отступился. Говорил с Аньолой не раз, подолгу, серьезно, не бросаясь пустыми шутками, не касаясь, пуще всего, былого. Не мучился бестолковой ревностью, не к месту было бездельное это чувство меж небом, землею и морем, промеж гордых людей с трудной судьбой. Аньола поняла — такой не отступится. Потому не гнала, не сулила себя и в намеках, не приходила к нему на ложе, хоть могла, вольная сердцем, и прийти. Молчала, слушая себя, ожидая в себе, как будущая мать — шевеления дитяти, движения рождающейся любви. Не себя ради, легкой сердцем, — для него. Пока такого в себе не услышит, знала — не позовет.

Василь очнулся от дум. Солнце поднялось высоко; был май, но уже припекало. Мазо на корме загляделся на рыбье житье, увлекся. Уйдут Василь и Аньола — что станет с мальцом? Парень добр и честен; неужто сумеют братья обратить Мазо на пути свои?

— По Днепру, повыше, налимы поболее этих, — повернулся к нему, будто услышав Василевы мысли, размечтавшийся Мазо. — Когда еще пойдем, Василь, в те места?

17

То была великая общая тайна, которую Мазо, клянясь мадонной, обещал хранить святейше ото всех в замке, даже от сестры. За месяц до той рыбной ловли, взяв припасы и оружие, Василь и Мазо отправились на охоту, сказав, что полевать будут долго. Старшие братья тем не обеспокоились, знали, что с Василем младший не пропадет. Чрез лиман плыли на замковой лодке. Войдя в реку, у Тавани — острова, где Днепр суживался до пятисот шагов и была переправа, завернули в камыши. Василь, со значением взглянув на Мазо, вытащил из тайника длинную легкую лодку из кож степных буйволов. Из другого потайного места русич извлек большой и тяжелый кожаный мешок; в нем позванивали при переноске гостинцы, приготовленные для друзей, — добрые сабли, боевые топоры, бережно обмотанная тряпками аркебуза. Мешок положили в кожаную лодку, и, спрятав свою, деревянную, поплыли на том каяке[39] дальше.

Дикое Поле встретило путников разгулом весеннего приволья. Камыши и травы вдоль реки, еще не совсем вернувшейся в берега, не набросившие еще зеленого платья леса — все исходило радостным, тысячеголосым криком разбуженной апрелем жизни. Стаи птиц закрывали солнце, косяки рыб молотами били в гулкое днище лодки. Громадные белуги, осетры и сомы, ошалев от весны и великой тесноты в реке, грозили опрокинуть легкий челн. Путники то выплывали на простор, где берегов почти не было видно, то снова погружались в зеленые лабиринты затонов и гирл, заросших камышами островков, узеньких, казавшихся непроходимыми протоков. Но Василь хорошо знал дорогу и, усердно работая веслом, подавал пример Мазо, старавшемуся не отставать. На широких речных плесах в воздух, ловя первую мошку, непрестанно выбрасывались вокруг каяка крупные стерляди, сазаны, окуни, щуки, лещи, тарань. Иные падали в лодку, будто здешние водяные духи, в весенней своей щедрости, одаривали пришельцев свежим харчом. Ни рыбная ловля, ни охота не отвлекали, таким образом, путешественников от работы на веслах — пища сама шла им в руки. Лишь изредка, подойдя к берегу, оба выбирались размять ноги, и Бердыш, осторожно раздвигая кусты, пригоршнями рвал и ссыпал в рысью шапку известные ему ягоды — полезные от лихоманки, помогавшие от усталости. Некоторые, еще зеленые, Василь разминал в ладони, натирая ими руки, лицо и шею, открытую грудь; то же велел делать и юноше. Кожа от них пахла пряно и терпко, а гнус, слепни и мухи досаждать им уже не смели.

Мазо плыл по краю, выглядевшему для него уж вовсе сказочным, где диво сменялось дивом непрерывною чередой. Рядом с лодкой, в тесном месте, плюхалась в воду серебристая выдра, и тут же, раздвинув ветви, из чащи высовывались острые морды Охотившихся на нее волков. Толстые, непуганые бобры важно пересекали дорогу каяку в извилистых протоках меж островками, толкая передними лапами отгрызенные для хаток куски ветвей. С берегов на Мазо глядели дикие козы — сугаки, рослые лоси, великаны — кабаны. Стоя на мелководье, равнодушно взирали на проплывающих мимо людей носатые и зобатые пеликаны.