Замочная скважина - [38]

Как ни странно, те же чувства, что и Валерка, испытывала к новорожденной Наташе и Светлана. Весь год, который Валерка не отпускал от себя дочку, для нее был кошмаром. Она ревновала племянницу дико, безумно и при первой возможности перехватила Наташу себе. Она впивалась в нее, как пиявка, и не хотела отдавать. Не понимала, как такая девочка может родиться у такой матери, как ее сестра. Она ведь ничего, ничего не соображает, никого не видит, кроме своего Валерочки. Как ей можно доверить ребенка? Она о себе-то толком не может позаботиться. Именно Светлана следила, чтобы сестра ходила в поликлинику, вовремя делала прививки, заваривала череду и правильно питалась. Она читала книги по воспитанию и пересказывала их сестре. Светлана с помощью тети Раи нашла и массажистку и устроила Наташу плавать в детский бассейн – грязный лягушатник в поликлинике, в который было невозможно попасть, такая была очередь. Но Светлана убедила тетю Раю, пинками выгоняла сестру, которой не хотелось рано вставать, и тряслась над каждым чихом племянницы.

Светлана ненавидела мужчин типа Валерки. Тех, которым все валится на голову – и серебряная медаль в школе, и институт, в который им поступить – раз плюнуть, и отличные курсовые, и женщины, и жены с детьми. А им оно не надо, двадцать раз не надо. Плевать они на всех хотели.

Она ненавидела мужчин типа его отца, Паши, который приходил на родственные посиделки, молча сидел и при первой возможности убегал. Мужчин, которые могут предать, уйти на сторону и сжечь за собой мосты – живите, как хотите. Он так и не осознал, что на нем лежит вина за смерть жены, женщины.

Светлана ненавидела мужчин всех вместе и каждого в отдельности. Она даже ненавидела сестру за ее слепую любовь к мужу. Когда Валерка жил у них – Света с мамой в одной комнате, Танюша с Валеркой и Наташей в другой, – она нутром, через стенку, ненавидела другую комнату. Ее раздражало присутствие Валерки в их доме, его зубная щетка, крем для бритья на полочке в ванной, его носки, попавшие в стиральную машину вместе с ее белой ночнушкой, его рубашка, лежавшая на гладильной доске.

Ольга Петровна тоже страдала – от того, что не могла уединиться и вынуждена была спать с дочерью в одной кровати – места для отдельной не было. Паша принес им кресло-кровать, узкое, жесткое лежбище, которое стояло в углу тесной комнатки. Ольга Петровна ни за что не хотела спать на этом прокрустовом ложе, но попросить дочь об этом тоже не решалась и ночами сочиняла, как удобнее все же предложить Светланке туда перебраться. Ольга Петровна, привыкшая за долгие годы спать одна, не могла выносить рядом с собой даже родную дочь, которая подхрапывала и перетягивала на себя одеяло.

К тому же мигрени Ольги Петровны и ее слабое здоровье вдруг стали никому не интересны. Никто не говорил шепотом, не ходил на цыпочках по коридору. Даже ночью покоя не было. Главным существом была Наташа, которая вскрикивала, спала беспокойно, плакала. В соседней комнате включали свет, который просачивался сквозь щель в коридор и уже оттуда в комнату к Ольге Петровне, Танюша вскакивала, роняя стул, Валерка начинал петь колыбельную. Они шептались, Танюша бежала за бутылочкой на кухню, Наташа успокаивалась, а Ольга Петровна лежала без сна. Она знала, что до пяти утра точно не заснет, а с ее плохими сосудами – это, считай, день потерян. Будет ходить вялая, с головной болью. Ольга Петровна не могла больше подолгу лежать в ванной, потому что в доме был Валерка и нужно было купать Наташу. А если не купать, то подмывать в раковине. Внучка заполонила собой все пространство квартиры.

Ольга Петровна натянула на себя маску мученицы, практически святой, и носила ее не без удовольствия.

Когда Наташе исполнился год и Валерка перестал цепляться за дочь, всем стало легче. Светлана обрела смысл жизни, получив племянницу в свое распоряжение. Ольга Петровна наслаждалась одиночеством – Валерка все чаще оставался в своей квартире, и Светлана ночевала в бывшей детской, где стояла кроватка. Только до Танюши никому не было дела. Она слонялась из кухни в комнату, мыла колеса на коляске, гладила ползунки. Сходила за творожком на молочную кухню – и день прошел. Она была идеальной женой – не спрашивала, куда пошел муж, когда вернется. Она даже боялась ему позвонить. Вдруг он ее обругает и вообще не придет?

* * *

Подъезд стал совсем другим. Не было Лиды, Израиля Ильича, Тамары Павловны. Теперь вот уехала Маринка. Подъезд рассыпался, соседи расходились по своим квартирам, равнодушные, чужие друг другу.

Только по старой привычке на Новый год Ольга Петровна шла с подарком к Валентине, или тетя Рая поднималась к Ольге Петровне. Но общих застолий уже не устраивали. На детской площадке было тихо – новое поколение детей не спешило приходить. Лишь Наташа в одиночестве качалась на качелях. Ей не с кем было делить горку и ржавую карусель. Не было подружек по песочнице. Она оставалась полновластной хозяйкой этого пятачка детства, который давно не ремонтировался, не красился – не для кого было. Площадки живут только тогда, когда дети нагревают своими попами холодные железные неудобные сиденья, когда облизывают перекладины на лесенке, падают, разбивают коленки и лбы. В противном случае площадка ржавеет, скрипит, гниет, рассыхается и умирает.