Заметки с выставки - [83]

Ей нравилось думать, что таким образом Джоэни сказала, что простила ее.

ПЛАТЬЕ ОТ БЕТТИ ДЖЕКСОН

(1985)

Лен и шелк

Келли купила это платье в Нью-Йоркском филиале Блумингдейла, в то утро, когда открылась ее персональная выставка в галерее Мамулян-Коралек. Воплощение элегантной простоты, присущей торговой марке Джексон — оно сделано из шоколадно-коричневого льна с черными шелковыми обшлагами, воротничком и отделкой. Платье было частью коллекции Осень/Зима предыдущего года. Ценник все еще прикреплен к петлице. Каталог выставки, включая новаторское эссе Мадлен Мерлузы и фотографии нескольких картин, невошедших в данную ретроспективу, можно посмотреть на компьютерных терминалах справа от вас.

Стоял один из тех прекрасных весенних манхэттенских дней, которые, как она осознала, были ей знакомы целиком и полностью по голливудскому воспроизведению, и, сидя в маленьком бистро, они заканчивали неторопливый и вкуснейший ланч. Сквер с лиственными деревьями позади них обладал всеми признаками недавней реновации: чистые тротуары, свежая краска, органическая пекарня и цивильный кофе-бар с красными кожаными клубными стульями и сегодняшними газетами. Они оплатили свои билеты на самолет, а галерея поселила их в маленькой квартирке в новом кооперативном многоквартирном доме, переделанном из заброшенной школы, которую Талия Коралек держала для гостей. Талия объяснила, что весь район, вместе с заброшенной школой и всем прочим, всего лишь год назад или около того считался опасной зоной. Сеть кокаиновых притонов и омерзительные сквоты были вотчиной какой-то банды наркоторговцев, с которой новый мэр вел затяжную войну. Свежие колонизаторы района сохранили как раз достаточно штрихов мрачного прошлого этого сквера — и того, что Талия называла улицей — чтобы придать ему еле ощутимый оттенок опасности, способный польстить либеральному сердцу посетителя.

Теперь цветущее дерево облетало на траву, не запятнанную собачьим дерьмом или шприцами, и сытые дети играли в удивительно чистой песочнице. Город был по-прежнему узнаваем, но едва ли совпадал с тем мрачным местом, через которое она проходила на пути в Европу.

— Это потому, что теперь ты гораздо богаче, чем была тогда, — сказал ей Энтони, ловя взгляд официанта и изображая руками в воздухе счет. — Бог знает, где ты тогда останавливалась, и сомневаюсь, что ты много ходила по магазинам.

Открытие выставки было намечено на тот вечер — они закончили развешивание только накануне — но треть картин были уже проданы благодаря рассылке каталога.

На мгновение она обеспокоилась мыслью о том, как он справится на открытии, но, конечно, он справится прекрасно, потому что относится ко всем одинаково. Он будет признаваться в том, что он не художник, а школьный учитель таким образом, что обезоружит даже самого озабоченного собственным престижем коллекционера, и уделит молоденькому официанту, разносящему канапе, такое же внимание, как и банкиру с Николсоном[44] над камином. Она нервничала гораздо больше, чем он, и, по мере приближения вечера, ее состояние становилось только хуже. У нее были с собой бета-блокаторы, чтобы остановить заикание, успокоить трясущиеся руки, чтобы не выплеснуть вино из бокала, когда Талия представляет ее очередному пугающему журналисту или богатому незнакомцу.

У Энтони был дар — его невозможно было поставить в неловкое положение, потому что это было ему глубоко безразлично, или же он обращал внимание только на то, что имело скорее моральное, а не статусное значение. И как бы она ни прислушивалась к его спокойному здравомыслию, сама следовать его примеру она была совершенно не способна и предполагала, что такое состояние уходило корнями в детство; она была продуктом жалкой рефлексии своей матери, в то время как он происходил из рода, где всех принимали такими, какие они есть, и бесхитростно предполагали, что им воздастся добром за добро.

Он оплатил счет и лениво вертел в руках клочок бумаги. Она потянулась к его руке, успокоив ее, и, прежде, чем осознала это, они уже держались за руки на скатерти через стол — так, как никогда не делали дома.

— Пара молодоженов среднего возраста, — сказала она, а он просто ответил «да» и улыбнулся про себя, поворачивая свою руку под ее рукой, чтобы приласкать, а затем бережно обхватил ее запястье так, что ей захотелось вернуться с ним в крошечную холостяцкую берлогу и задернуть шторы. Только все там было слишком минималистским, а поэтому ничегошеньки там не было, кроме белой рулонной шторы, которая пропускала слишком много света, что сделало бы ее, по меньшей мере, застывшей и заторможенной. А посему, скорее всего они бы так и остались лежать, а потом заснули и затем проснулись с дурной головой и раздраженные.

Она все еще не оправилась от перелета, но состояние было приятным, просто она ощущала себя как бы нереальной и легкой, будто ее настоящее тело находилось в нескольких кварталах отсюда, оставив эту легковесную сущность, приятно погруженную в мир грез, плыть по течению позади. Они провели утро гуляючи — уж слишком славный был денек, чтобы тратить его на музеи, и Энтони прочитал, что подставляя лицо солнцу, тем самым помогаешь шишковидной железе адаптироваться к новому часовому поясу. Они прохаживались туда-сюда, справляясь в забавно скучном архитектурном путеводителе, позаимствованном из гостевой квартиры, и останавливаясь попить кофе. Затем они в последний раз взглянули на развеску и заверили Талию, что они все еще в стране и появятся вовремя, чтобы встретиться с теми, с которыми их хотела познакомить Талия. Взбудораженная известиями о предпродажах, но одновременно и разнервничавшаяся, Рейчел отправилась по магазинам в поисках нового наряда, который мог бы добавить ей смелости.