Заметки о японской литературе и театре - [9]
Скакуна бы сейчас, | Тацу-но ма-но |
Что подобен дракону, | има мо этэси-га |
Чтоб умчаться | ао-ни ёси |
В столицу прекрасную Нара, | Нара-но мияко-ни |
Среди зелени дивной | икитэ кому тамэ |
И ответ друга
Скакуна, что подобен морскому дракону, | Тацу-но ма-о |
Я искать тебе буду | арэ-ва мотомэму |
Для того, чтоб приехал | ао-ни ёси |
В столицу ты, Нара, | Нара-но мияко-ни |
Среди зелени дивной | кому хито-но тамэ-ни |
(V — 808)
Или другое послание Табито:
Наяву — | Уцуцу-ни ва |
Нет надежды на встречу с тобою, | ау ёси мо наси |
Но хотя бы во сне, | нубатама-но |
Ночью черной, как ягоды тута, | ёру-но имэ-ни о |
Ты являйся ко мне непрестанно! | цугитэ миэ косо |
(V — 807)
И ответ друга:
Не увидеться мне с глазу на глаз с тобою, | Тада-ни авадзу |
И надолго, наверное, будет разлука, | араку мо о: ку |
Что же, буду являться тебе в сновиденьях, | сикитаэ-но |
Не разлучаясь с твоим изголовьем, | макура сарадзутэ |
Мягкою, шелковой тканью покрытым… | имэ-ни си миэму |
(V — 809)
Из первого письма друга видно, что он хлопотал в столице за Табито, стараясь помочь ему вернуться. А второе письмо, вероятно, сообщает о неудачных результатах этих хлопот (интересно отметить, что глагол 'мотому' в песне 808 (кн. V) значит не только 'искать', но и 'просить'.
О том, что Табито находится в немилости у императора и его пребывание на о-ве Кюсю было вынужденным, свидетельствуют и другие песни поэта, в которых тоска о родных местах, о столице Нара граничит порой с отчаянием.
О, расцвет моих сил! | Вага сакари |
Вряд ли вновь он вернется! | мата отимэямо |
Неужели совсем | хотохото-ни |
На столицу мне Нара | Нара-но мияко-о |
Никогда уже больше взглянуть не придется? | мидзу ка наринаму |
(III — 331)
Ах, "траву-позабудь" | Васурэгума |
Я на шнур свой надену, | вага химо-ни цуку |
Чтоб о старом селенье | Кагуяма-но |
У горы Кагуяма | фуриниси сато-о |
Позабыть навсегда! | васурэну га тамэ |
(III — 334)
Можно предположить, что Табито не имел полной свободы передвижения на Кюсю. Иначе почему бы он не мог увидеть прославленный красотой и живописностью остров, который находится у юго-западного побережья Кюсю?
В стране этой Мацура | Хито мина-но |
Яшмовый остров, | мираму Мацура-но |
Который увидят, наверно, все люди, | Тамасима-о |
Неужели, не видя, | милзутэ я варэ-ва |
Тосковать буду вечно? | коицуцу ораму |
(V — 862)
Следует также помнить, что пребывание Табито на острове Кюсю приходится на годы правления императора Сёму, ярого поклонника и последователя буддизма. Он был сторонником широкой пропаганды буддийских вероучений и китайского просвещения, против которой выступает в своих песнях Табито.
Все приведенные факты позволяют сделать предположение, что восхваление вина было лишь внешней канвой песен, предлогом для высказывания Табито критических взглядов в адрес внутренней политики двора.
Несомненно, что каждая из 13 песен цикла "Гимн вину" задумана поэтом как самостоятельная и в ней заключена своя мысль. Вместе с тем песни эти не случайно объединены в цикл, и их следует рассматривать как единое художественное целое, выражающее, по-видимому, последовательную систему взглядов Табито на современную ему действительность.
Первая песня представляет собой как бы введение ко всему циклу. Табито прежде всего утверждает в ней свое отрицательное отношение к умозрительным рассуждениям, которыми увлекались приверженцы конфуцианства и буддизма.
Чем все время размышлять | Сируси наки |
О пустых вещах, | моно-о мовадзу ва |
Лучше будет взять | хитоцуки-но |
Чарку пенного вина | нигорэру сакэ-о |
И без дум допить до дна | ному бэку ару раси |
(III — 338)
Сируси наки обычно толкуется японскими комментаторами как каи най, т. е. "бесполезный, напрасный, пустой", букв. "не имеющий знака, внешнего признака, очертания"; сируси наки моно — "бесполезные вещи, пустые вещи, не имеющие знака, очертания", т. е. "умозрительные вещи".
Такэда Юкити полагает, что в этой песне речь идет об умершей жене. Однако, исходя из всего цикла песен и наиболее древнего толкования филолога Татибана Морибэ, можно предположить, что Табито намекает на умозрительные рассуждения конфуцианских и буддийских книжников [28].
Нигорэру сакэ 'мутное сакэ' — так называется особый сорт сакэ грубой обработки, имеется в виду неочищенная рисовая водка. Кэйтю в "Манъёсю" [29] указывает, что именно мутное пенистое вино воспевалось китайским поэтом Тао Цянем. Тем самым ученый, по-видимому, хочет подчеркнуть китайское происхождение данной поэтической темы у Табито. Однако стоит ли придавать такое большое значение образу, подсказанному самим видом вина, который мог возникнуть без всякого подражания в любой песне. Важнее отметить скрытое значение песни, которое раскрывается в результате рассмотрения всего цикла песен, а именно отрицательное отношение Табито к отвлеченным разглагольствованиям, модным в его эпоху.
Во второй песне автор издевается над приверженцами модных вероучений и доктрин. "Напрасно вы пытаетесь найти мудрость в своей философии, — говорится в подтексте песни, — мудрость — в вине; не вы — мудрецы в старину были правы, называя мудрецом вино".
Дав название вину | Сакэ-но на-о |
"Хидзири" или "Мудрец", | хидзири тэ осэси |
В древние века | инисиэ-но |
Семь великих мудрецов | о: ки хидзири-но |
Понимали прелесть слов. | кото-но ёросиса |
(III — 339)
В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.