Кроме «типичных молодых американцев» — как их часто называют и как, к сожалению, они нередко называют себя сами, — в моем романе есть два персонажа-негра; мои критики, несомненно, заявят, что среди негров нет таких образованных и обаятельных людей, потому что им таковые не встречались. Один из них — доктор Эш Дэвис, химик, доктор наук, игрок в теннис и поклонник Баха. Другой — проповедник-баптист, которого я сделал доктором философии Колумбийского университета. Мне, конечно, станут говорить, что такие особи — редчайшее исключение, и говорящий будет вполне уверен в своей правоте: он таких людей не встречал. Но я не виноват, что он так мало ездил по свету. Я отсылаю его к сотням негров, которых очень легко обнаружить и которые составят достойную компанию Биллу Хэсти — к его преподобию, достопочтенному доктору Уильяму Хэсти, губернатору Виргинских островов, бывшему федеральному судье Соединенных Штатов Америки, бывшему декану юридического факультета Говардского университета, выпускнику Гарварда, человеку, чья ученость, остроумие и обаяние снискали ему известность в Лондоне, Париже, Вашингтоне и Нью — Йорке. Или я отошлю его к прославленному «цветному» хирургу из Нью-Йорка-доктору Луи Райту.
Это — замечательные люди, но их имена не встретятся вам на страницах ежедневных газет, которые поставляют большинству американцев так называемую информацию о неграх. Если какой-нибудь одурманенный наркотиками бедняга негр застрелит белую женщину, — это сенсация. А если его двоюродный брат — негр, уважаемый доктор, спасет этой женщине жизнь, — это не сенсация.
Как это ни странно — не говорит ли и это об их неполноценности? — но негры предпочитают, чтобы их лидерами были люди образованные и знающие, и отрицательно относятся к политикам с луженой глоткой и луженой совестью, и поэтому доктора философии столь же часто возглавляют крупные негритянские организации, сколь редки они в Таммани-холле[3] или Юнион — клубе. Да, то, что негры серьезно относятся к образованию, — черта весьма странная и, несомненно, свидетельствующая об их неполноценности, — ведь сами мы с большим жаром относимся к образованию, когда оно еще только в перспективе, а стоит нам к нему прикоснуться, как мы начинаем смеяться до колик.
Мои критики усомнятся еще и в следующем: а стал бы юный банкир, подобный моему герою, в реальной жизни предпринимать опасные для себя шаги, на которые его побуждает всего лишь собственная совесть и против которых восстает здравый смысл? В этой связи я вспоминаю судьбу графа Михая Карольи.[4] До первой мировой войны он был богатейшим человеком Венгрии, ему принадлежало более миллиона акров плодороднейшей земли, и он получал баснословные доходы от скотоводства и сахарных заводов. В его владениях, где он был полным хозяином, находилось десятка два деревень и сахарных заводов, и на самом обычном завтраке за столом у графа собиралось не менее сотни гостей. Когда старый режим пал, Майк Карольи понял, что путь, по которому шли двенадцать поколений его предков, отныне навеки закрыт, и, прекрасно сознавая, что для него это означает потерю всего, что он станет нищим и что будет счастьем, если ультрабелые или ультракрасные не убьют его, предварительно предав пыткам, он встал во главе первой Венгерской республики, мужественно и трагически восставшей против всего того, что составляло смысл существования великих семейств, подобных Карольи.
Точно такой же была судьба его премьер-министра барона Хатвани. Оба они сказали: «Помоги мне, боже, я не могу поступить иначе».
И в американских городках, среди вполне респектабельных граждан, респектабельно играющих в гольф, есть молодые мужчины и женщины, которые, немного перефразировав героическое изречение Лютера, говорят: «Я не могу поступить иначе — благодарю тебя, боже!»
Вот так.
1947
