Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора - [5]

Кстати, много лет спустя, когда я работал психиатром, накануне 8 Марта у метро “Проспект Мира” я стоял в очереди за цветами на краю, даже на берегу, огромной и глубокой лужи. Светило мартовское солнце. Внимание всей очереди привлекла пара – мужчина и женщина. Они громко и искренне хохотали и были сильно пьяны, у каждого под глазом был фингал, в общем – лица бомжей. Но они были счастливы и целовались у всех на глазах. Потом ОН вдруг неожиданно взял на руки свою возлюбленную и понес. ОН подошел к противоположному краю лужи, немного подумал – обходить ее или нет – и решил идти вброд. Его ботинки сразу скрылись под водой. На середине лужи ОН стал терять равновесие, потому что его спутница продолжала громко и счастливо смеяться. Очередь замерла. ОН попытался удержаться на ногах, но угол, образуемый его телом и поверхностью лужи, становился все острее. Они оба грохнулись, обдав очередь фонтаном брызг. Потом “Ромео и Джульетта” долго лежали на спине и плескались, как будто в море или даже в Тихом океане, про который я только что писал. Глядя в голубое небо, раскинув руки, они продолжали смеяться. Мне казалось, что вся очередь им завидует. Все, все имеют право на счастье.

Посадка № 2. Фото на память

Во Владивостоке мы должны были оформить паспорт моряка. По этому паспорту можно было, между прочим, ходить в кинотеатр без очереди. И, между прочим, без очереди брать билеты. По-моему, это было единственное преимущество, которое давал этот самый паспорт моряка. Кроме, конечно, романтического названия документа. Понятно, у моряка было мало времени на суше. И единственное, что он должен был делать, – это ходить в кино. Паспорт производил большое впечатление на девушек. Стоп. Я же уже женат, и у меня ребенку два месяца.

Фотографии, которые мы привезли на этот паспорт моряка, оказались неправильными, то есть срочно нужно было их переделывать. На наших фотографиях наши лица были в квадратике, а пока мы летели, требования изменились и лица должны были быть уже в овале. Фотоателье было расположено прямо через дорогу от приемной Дальневосточного пароходства. Фотограф, конечно, еврей. Почему “конечно”? Не знаю. Так уж, видимо, складывается. Он сразу все понял. “Что, нет белой рубашки? И, конечно же, нет черного галстука, молодые люди?” И фотограф тут же достал белую нейлоновую рубашку, без единой (клянусь) пуговицы, с черным от грязи воротником, и черный капроновый галстук на очень толстой проволоке. Я надел рубаху, преодолев брезгливость. Старик умело ее натянул (она же без пуговиц), привернул проволокой галстук, туго закрутив его сзади, сказал: “Ну вот, молодой человек, а вы боялись. Я же сказал, все будет хорошо, грязи не будет видно, проволоки на галстуке тоже”.

Я сохранил эти фотографии. Действительно, совсем не видно, что на этой нейлоновой рубашке нет ни одной пуговицы, что воротничок черного цвета и что галстук к моей шее привернут толстой проволокой.

(А паспорт моряка после плавания я подержал у себя еще год. Когда меня уже вызвали в милицию и сказали, что меня арестуют за нарушение паспортного режима, мне пришлось ценной бандеролью отправить его во Владивосток и получить назад свою краснокожую советскую гражданскую книжицу.)

Так началось мое большое плавание.

Посадка № 3. Как я попал в глаз “Джуди”

Началось это неожиданно, и ничто, как говорится в романах, не предвещало беды. Я сидел на кнехте на носу, с книжкой, рядом с сияющей на солнце рындой. Вокруг спокойно дышал Тихий океан. Надо мной было чистое небо, а подо мной – Марианская впадина. За завтраком в кают-компании по громкой связи нам сообщали погоду, а также температуру воды за бортом и глубину под килем. В самолете ведь тоже зачем-то сообщают высоту, на которой он летит. Зачем? Кто знает! “Под килем одиннадцать тысяч шестьсот пятьдесят три метра”, – равнодушно извещал радист. Цифра менялась незначительно. Я попытался ее представить, эту цифру, по вертикали и в воде. Не смог. Самолеты, по-моему, летают ниже. Можно, конечно, представить это расстояние, но по горизонтали и на суше. Скажем, от МКАД до Переделкина приблизительно столько же. Но чтобы все это под тобой, в воде?..

В общем, ничто, как уже было отмечено, не предвещало беды. Да ее и не могло быть никак, когда вместе с тобой еще триста единиц плавсостава, включая сто пятьдесят женщин-рыбообработчиц. И ты находишься на крупнейшей плавбазе, которая – город с заводом. Сами рыбу ловили, сами обрабатывали, сами закатывали в банки, чтобы они, банки, раскатились по всей необъятной советской родине. Чтобы в каждом глухом уголке, где практически нечего есть, можно было бы украсить праздничный стол или просто стать закуской под водочку и портвешок. Скумбрия в масле! Мы ловили ее под островом Хоккайдо в японских территориальных водах по лицензии, купленной, как говорили, за золото. Рыбка золотая. Японский рыбнадзор периодически поднимался на судно проверять размер ячейки сети. И выискивать рыбу другой, не скумбриевской породы. А она неминуемо попадала в сети, и ее использовали в личных целях. Однажды вытащили огромную акулу – все боялись к ней подойти. На третьи сутки одним ударом челюстей она перебила металлический трос, которым ей тральцы ткнули в морду. Хотели, типа, узнать – жива ли рыбка. У главного японца на рукаве была красная повязка с белым русским словом “КАМАНДИР”. “Камандира” боялись. В общем, ничто не предвещало беды. Да какая, к черту, беда могла произойти в этом плавучем государстве, где были две параллельные улицы. Одна называлась улица 8 Марта, а другая – 23 Февраля. На одной, естественно, жили женщины, на другой – мужчины. Какая могла быть беда, кроме внематочной беременности? Какая беда, если на судне врач-гинеколог? Если законные жены мужской части экипажа остались на Большой земле. И законные мужья женской – там же. Если гражданские браки заключались после прохождения Босфора по дороге на промысел и расторгались на обратном пути, спустя восемь месяцев, там же. Какая беда могла произойти в городе в океане, где играли в волейбол на волейбольной площадке с той лишь разницей, что мячик был привязан к фалу, чтобы не улетел в Японию – крупную волейбольную державу – и не стал перебежчиком. Все члены команды были привязаны невидимым фалом друг к другу по этой же причине. Этим фалом была семья на Большой земле. По закону муж и жена не могли плавать вместе на одном судне. Какая беда могла произойти, если мы играли на бильярде, только не шарами, а шайбами?