Залпы с берега - [27]

За оголенными деревьями и кустарником простиралась серая шкура залива с чешуей пенистых барашков. Тоскливо кричали чайки, касаясь крыльями волны. От этого крика было муторно на душе, портилось и без того плохое настроение.

Дорога пошла на подъем. И тут все, как по команде, обернулись влево. Оттуда приближался, стремительно нарастая, знакомый посвист снаряда. Через мгновение он, прошелестев у нас над головами, разорвался с небольшим перелетом. В воздух взметнулся фонтан черной грязи и дыма. Через несколько десятков секунд такой же фонтан поднялся слева, с недолетом. Противник захватил нашу небольшую колонну в вилку. Теперь он начал ее половинить, приближая разрывы к дороге.

— Короткими перебежками, вперед! — прозвучала команда.

Подгонять нас не требовалось: противник закончил пристрелку и перешел на поражение беглым огнем. Вскоре мы перевалили через бугор и оказались вне видимости противника. Обстрел прекратился.

Это дорожное происшествие окончилось для нас сравнительно благополучно. Только три краснофлотца получили легкие ранения. Вместо Больших Ижор им пришлось отправиться в Малые — там, в трех километрах отсюда, находился госпиталь.

Часа через два мы вошли в Большие Ижоры. Здесь остались краснофлотцы и сержанты для распределения по батареям. Комсоставу предстояло получить назначения в поселке Лебяжьем, где располагался штаб Ижорского сектора.

Переночевав в Ижорах, утром 6 ноября я двинулся в путь. Вскоре я уже входил в Лебяжье. Сердце у меня невольно екнуло. Лебяжье! Так называлось село, в котором я родился. Только было оно в тысячах километров отсюда, в привольной поволжской степи. Ничего общего не было в облике этих двух одноименных мест. Здесь, в дачном поселке среди хвойных рощиц, стояли красивые дома с верандами, с узорными наличниками окон. А там на двух пыльных улочках теснились старые избы с позеленевшими тесовыми и соломенными крышами. На перекрестке возвышалась покосившаяся церквушка, казавшаяся нам, мальчишкам, грандиозным сооружением.

Горьким было мое детство. Отца я не помнил. У матери нас было пятеро — мал мала меньше. До коллективизации жили мы совсем худо. Ходили в обносках, досыта никогда не наедались. По улицам пылили босиком, а когда подросли, щеголяли в лаптях двух фасонов — русских и татарских.

Оттуда, из Лебяжьего, пошел я учиться в ФЗУ на слесаря. Потом окончил курсы комбайнеров. Год работал в МТС в Куйбышевском районе. А после этого двинул в Казань на рабфак...

Вспомнил я трех своих братьев. Где воюют они сейчас? Ничего о них мне не было известно...

Два одноименных места... А что общего в них кроме названия? Впрочем, была у них общность в самом главном. И то и другое находились на одной, советской земле. Здесь, в Лебяжьем, решалась судьба и того Лебяжьего. А волжские лебяжане защищали и Ленинград, и десятки безвестных населенных пунктов.

Штаб сектора, занимавший один из немногих двухэтажных домов, я нашел без труда. Никого из командования там не оказалось: все были в бетонном массиве командного пункта, расположенного на форту, в нескольких километрах отсюда. Зато начальник отдела кадров капитан Филимонов находился на месте. А он-то мне и был нужен в первую очередь. Приятный, общительный человек, Михаил Денисович встретил меня словами:

— Рады пополнению в нашей «Лебяжьенской республике»!

— Где, где? — не понял я.

— В «Лебяжьенской республике». А что вы думали? — улыбнулся он. — Мы от бела света отрезаны, живем за счет, так сказать, местных ресурсов. И Советская власть у нас имеется. Поселковым советом товарищ Рейман руководит. Райком действует. Гражданских жителей, правда, мало. Большинство эвакуировалось. Но не все. Те, кто остался, в госпиталях работают, в военных учреждениях, помогают нашему брату оборонительные сооружения укреплять. Иные рыбу промышляют. Даже кое-какие сельскохозяйственные работы ухитрились провести. Вы раньше-то в Лебяжьем бывали?

— Три года назад курсантом на практику в эти края приезжал. Только сам поселок я знаю плохо.

— Ну, сейчас здесь настоящая столица. Кроме штаба и политотдела имеем Дом флота,, полевую почту, редакцию газеты «Боевой залп», поликлинику. О фронтовом доме отдыха уже подумывают — ведь обосновались мы тут, видать, надолго, уходить не собираемся. А из средств обеспечения имеется у нас артмастерская, база железнодорожной артиллерии и бронепоездов. Пути поддерживаем в порядке. На западе конечная станция Калище, на востоке Мартышкино. Дальше поездам ходить нельзя: немцы.

Чем же у нас не республика? — снова улыбнулся Филимонов. — Даже своя железнодорожная сеть. — Потом, посерьезнев, разговорчивый капитан спросил: Так где бы вы хотели служить, товарищ Мельников?

— Желательно на батарее, которая действует поактивнее.

— А вы материальную часть стотридцаток твердо знаете?

130-миллиметровые дальнобойные пушки в год моего поступления в училище были приняты на вооружение кораблей и береговой обороны. Двумя годами позже на флот стали поступать 180-миллиметровые орудия с еще большей дальностью стрельбы. По своим баллистическим качествам, скорострельности и точности огня те и другие пушки были без преувеличения лучшими в мире среди соответствующих калибров. На изучение этих самых современных артиллерийских систем в училище отводилось много времени. Зачеты по их устройству мной были сданы на пятеркуу и в памяти они отложились основательно. Об этом я и сообщил капитану.