Заложники - [46]

Гругис, как мальчишка, кинулся к нему и схватился за уздечку, словно боясь, как бы всадник не ускакал.

— Вы ли это? Глазам своим не верю! — не скрывая радостного изумления, воскликнул юноша.

Усы старика дрогнули, в глазах блеснули веселые искорки.

— Я и сам удивлен не меньше твоего, — признался он. — Я тут по соседству охотился, в Кутвяйской пуще.

Гругис только сейчас заметил притороченного к седлу кабанчика.

— Поехали с нами в Локисту! — предложил княжич. — Я так по вас соскучился!

— У князя Скирвайлиса в имении полно народу — и стар, и млад. На что я им там?

— Мне так хорошо с вами! Ездили бы вместе на охоту, — не отставал Гругис.

Вилигайла пригладил ладонью бороду и, глядя на жертвенный холм, сказал:

— Я должен вернуться в один добрый дом.

Юный князь опустил голову.

Тем временем подъехали остальные всадники и с ними — князь Скирвайлис.

— Никак не уговорю его поехать с нами в Локисту, — посетовал Гругис.

— Послушай, — обратился к старику Скирвайлис, — покуда у меня самого есть мало-мальская крыша над головой, для тебя в моем доме всегда найдется угол!

— Спасибо, князь, — с достоинством поблагодарил Вилигайла, — коли нужда заставит, непременно вспомню твои слова.

— Тогда прощай, — сказал Скирвайлис. — Нам пора! Ночь на носу.

Не в силах расстаться со старым воином, Гругис все медлил. Он тронулся в путь последним, но, проскакав несколько шагов, невольно обернулся: одинокий всадник продолжал неподвижно стоять напротив священного бора. Закатное солнце последний раз на миг озарило вершину холма. Бурая кудрявая крона дуба прощально вспыхнула алым пламенем, и казалось, что это жертвенный огонь опалил все вокруг.

XI

Страшно, когда полчища крестоносцев вторгаются на родную землю летом или осенью, но еще ужаснее, когда они делают это зимой. Не уберегают тогда жемайтов ни реки, ни болота, а заснеженные поля и леса выдают их тайные тропы и дороги, — коченеют на морозе люди, гибнет от голода скотина.

Братья ордена и кнехты, напав на какую-нибудь деревню или имение, первым долгом грабят их дочиста, ну, а потом поджигают все вокруг и греются возле этого огромного костра. Клубы черного дыма поднимаются в морозное ясное небо. Люди, живущие вдали от разоренных мест, видят этот знак опасности, и сердца их сжимаются от боли и ужаса. Прихватив наспех что попало, они, невзирая на стужу и снег, бегут в единственное свое пристанище — в дебри старинных дубрав. Едут верхом или бредут по снегу, матери несут на спине привязанных накрепко малышей, а те, кто уже выше бобового снопа, ковыляют сами. Коровы, овцы и козы, собаки оглашают воздух мычанием, блеянием, лаем. Дома остаются лишь немощные старики, которым уже и смерть нипочем, — они на пороге в мир иной.

Проиграв с огромными потерями битву на реке Шуния, жемайтские отряды отступили в леса. Едва стемнело, они вынесли под покровом сумерек с поля боя павших воинов-земляков и разложили близ деревни Мажонай огромный костер — пусть согласно древнему обычаю души воинов отправятся из огня в страну духов.

Князь Скирвайлис долго разглядывал искалеченные тела павших. В одном из них он узнал своего сына Юдикиса, шея которого была проткнута копьем, а лицо залито черной запекшейся кровью. Воины Локисты почтительно подняли с земли тело молодого князя и понесли к костру, где гудело и стреляло искрами в ночную темноту яркое пламя. Рядом со Скирвайлисом стояли его младший сын Гругис, старик Вилигайла, оружейник Гинётис, проводник Карка и несколько челядинцев князя. На их суровых лицах трепетали отблески костра, а глаза, несмотря на горечь утраты, сверкали еще не угасшим после битвы мстительным огнем. Гругис то и дело потирал левое плечо и, стиснув зубы, невольно косился на ушибленное место. Кольчуга ослабила удар вражеского меча, и все равно левую руку сводило от боли. Мысли юного князя были сейчас далеко отсюда, он не мог сосредоточиться, думать о брате и других погибших. Перед его мысленным взором вставали картины прошедшей битвы. Юноша даже усомнился: уж не приснилось ли ему все это?

В самом начале боя Гругис вступил в схватку с крестоносцем, с ног до головы закованным в кольчугу. Правда, для глаз были оставлены узкие щелочки. Копье задело железную грудь и соскользнуло в сторону. Князь щитом отразил удар вражеского меча и, улучив момент, когда их кони приблизились вплотную друг к другу, схватился с крестоносцем врукопашную. Он сгреб крестоносца за голову в шлеме и стал стаскивать его с коня. Казалось, он боролся не с человеком, а с железным немым чудовищем. Только шмякнувшись на землю, тот издал человеческие звуки — заохал, закричал. Гругис копьем нащупал на его теле уязвимое место, и крестоносец затих. Княжич так и не увидел в лицо первого врага, которого он убил.

И еще одно видение всплыло в памяти: свалившийся с коня мертвый жемайтский воин, нога которого застряла в стремени. Конь носился по полю битвы, а мертвый хозяин бился окровавленной толовой о землю…

Гругис не мог понять, каким образом в разгар сражения, когда его окружили кнехты и он почувствовал злополучный удар в левое плечо, рядом с ним очутился Вилигайла. Тот был не один, со своим отрядом, который привел из родных мест. Казалось, старик все это время наблюдал за ходом битвы и ждал подходящего момента, чтобы прийти на помощь. Гругис продолжал рваться вперед, но Вилигайла схватил под уздцы его коня.