Заложники - [134]

В холодной и неуютной избе председателя сельсовета вместе с хозяином они распили бутылку самогона, закусили прошлогодним салом, и Печюра собрался спать. В какой-то момент, согревшись от выпивки и на время утратив твердую принципиальность, он захотел было вернуться в школу. Соблазнял обещанный ужин, и даже те две молоденькие учительницы казались ему теперь довольно симпатичными. Парень глянул в окно: все яростнее кружила метель. В такую погодку, как говаривали в старину, черти свадьбу играют. Да и неизвестно еще, кто может повстречаться. Посомневавшись минуту, он вытянулся на кровати.

Утром, когда Римас Печюра еще только умывался принесенной со двора ледяной водой, в дверь председателя сельсовета постучался директор школы. Если вчера из-за своей неудачной речи он раскраснелся, то сегодня был бледен, под глазами чернели круги — было ясно, что спал плохо. Однако своего дурного самочувствия Лиздянис старался не показать — даже шутил; пригласил гостя вместе с председателем зайти в школу позавтракать.

Такой откровенный подхалимаж и навязчивое гостеприимство выглядели подозрительно. Может быть, этот интеллигент старой закваски хочет заманить его, Римаса Печюру, в какую-нибудь ловушку? Или, по крайней мере, связать своими любезностями руки представителю волости, чтобы он не посмел представить начальству объективную информацию?

Печюра из принципа отказался бы и от завтрака, но этому воспротивился председатель сельсовета. Ему предложение директора было по душе: и сам перекусит, и о приехавшем заботиться не нужно. Пришлось уступить.

Вскоре трое мужчин брели по наметанному за ночь снегу. В директорской квартире, находившейся на втором этаже школы, нос маняще защекотали запахи жарившихся котлет. Шел пар от варившейся в печке картошки. Завтрак был довольно приятный, хотя и не без буржуазного душка. Болтливая хозяйка накапала в маленькие рюмки какой-то старинный сладкий напиток. Римас Печюра привык пить по-другому — из стакана. Даже удивился, что после нескольких рюмочек стало жарко в груди и поднялось настроение.

— Выступил ты неудачно, но мы не станем делать из этого особых выводов, — успокаивал он расстроенного директора. — Когда говоришь о товарище Сталине, надо взвешивать каждое слово. Думаю, нет надобности объяснять, какая это огромная ответственность!

— Да я вовсе не хотел этого! — божился Лиздянис. — Случайно с языка сорвалось!

— А что вылетело — уже не поймаешь! Люди слышали, и неизвестно еще, что подумают. Директор школы, скажут, пожелал нашему вождю гробовую доску! — гнул свое представитель волости.

— Я такого не говорил! — бросился возражать директор. — Я сказал: будем уважать и любить…

— Но ведь и о гробовых досках было упомянуто, — не уступал Печюра.

— Ох, нельзя моего муженька подпускать к трибуне: всегда что-нибудь ляпнет, — поддержала его Лиздянене.

Директор сидел несчастный, сокрушенный, не мог и куска проглотить. Даже ликер не помог. Настроение не улучшилось.

Провожая гостя к саням, которые ждали на школьном дворе, Лиздянис попытался еще раз исправить положение.

— Хочу заверить вас, товарищ Печюра, что к юбилею мы готовились от всей души… А что брякнул — маленькое недоразумение, недостойное внимания, — говорил он, шагая рядом с гостем без шапки и пальто.

— Для кого маленькое, а для кого и большое, — безжалостно возразил волостной представитель. Казалось, что он нарочно дразнит бедного директора.

Внезапно Лиздянис остановился, лицо у него окаменело, он стиснул зубы, впился страдальческим взглядом в спину удаляющемуся Печюре.

— Вы телеграфный столб, а не человек! Нет у вас собственных мозгов! — дрожащим от внезапной ярости голосом процедил он.

Представитель волости уже опирался рукой о задок саней, готов был завалиться на покрытое полосатой накидкой сиденье. Он удивленно оглянулся. На мгновение их взгляды скрестились. Обиду, презрение, злость, даже детскую воинственность — все это можно было прочесть в глазах директора. Заметно растерявшись, Печюра глянул на председателя сельсовета, словно ожидая от него помощи.

Руководитель местной власти, подняв воротник тулупа и повернувшись спиной к ветру, равнодушно чиркал подмокшие спички и все никак не мог прикурить. Делал вид, что не заметил или не понял, из-за чего произошла стычка.

Римасу Печюре не оставалось ничего другого, как самому поддержать свой авторитет. Он бросил в сани портфель, повернулся к Лиздянису и отрезал:

— Старая закваска вам мешает, товарищ директор, вот что! Когда выветрится, по-другому запоете!

Старый педагог как будто хотел сказать еще что-то, но лишь крепче стиснул зубы и, словно окаменев, замер на утоптанной школьниками дорожке. Сани медленно выкатывались со двора. Римас Печюра еще долго чувствовал затылком его сверлящий взгляд. Собрал всю волю и ни разу не оглянулся. Да пошел он к черту, этот осколок буржуазного мира! Не ему меня учить!

До самого городка Римас Печюра ехал угрюмый, неразговорчивый, в дурном настроении. На следующий день долго размышлял, как написать отчет. И все же о «гробовых досках» не упомянул. Ладно уж! Может, и в самом деле оговорился человек.