Заложники - [120]

Откуда-то из теплого, мутного марева возникал крошечный язычок пламени — как прозрачная сливовая косточка. Он стремительно приближался, и вот бывший беглец видел, что это свеча. Пламя, как живое, трепеща, взметалось вверх, будто пытаясь дотянуться до чего-то, но потом, обессилев, снова сокращалось, становилось маленьким. Поглощенный созерцанием свечи, беглец не замечал даже, как чья-то невидимая рука ставила рядом с желтым восковым огарком потемневший от времени крест. И только спустя минуту из темноты появлялось мелкое бледное личико, подвязанное пестрой косынкой. Старушка сосредоточенно отправляла предсмертный ритуал. Заглядывая в потрепанный требник, она вполголоса бормотала слова, которые мужчина давно и хорошо знал и смысл которых, однако, не понимал. Отчаянным напряжением воли он пытался проникнуть в их суть, но ничего из этого не получалось.

Молитва была короткой, и старушка, захлопнув требник, бросала на него последний взгляд и произносила несколько слов, исполненных особенного смысла. Даже во сне мужчина замирал от трепетного почтения перед их величественным смыслом. Но каким? Понять его было равносильно раскрытию огромной тайны или постижению мудрого наставления, как жить дальше.

Охваченный странной тревогой, мужчина просыпался. Он лежал неподвижно и чутко, будто боясь растерять эти крупицы блаженства, невесть каким образом попавшие в его сновидения, пытался вспомнить те слова, но память молчала.

С годами эти яркие сновидения приходили все реже — по мере того, как отодвигались в прошлое, блекли переживания, их вызвавшие. Им, видимо, было суждено покрыться прахом забвения, если бы не серьезная опасность, подкараулившая на старости лет бывшего беглеца, а ныне главу солидной организации. Ни с того ни с сего почувствовал резь в желудке, стал быстро худеть. Встревоженные доктора только сочувственно покачивали головами, туманно разглагольствовали о причинах и характере болезни, отводя при этом глаза в сторону. Больного спешно положили сначала в одну больницу, потом перевели в другую. Однако мужчина, столько повидавший на своем веку, был тертый калач и сразу смекнул, какую правду хотят от него утаить. Но он не впал в уныние — наоборот, со снисходительной улыбкой наблюдал за возней, которую затеяли вокруг него эскулапы.

Промаявшись в больнице несколько месяцев и чувствуя, как продолжают таять силы, больной попросил отпустить его домой. Врачи, посоветовавшись с его женой, согласились.

Забрать больного приехал на отцовской машине сын. Молодой холостяк, не отличавшийся особой серьезностью, предпочитал учебе бесшабашные гонки на автомобиле. Вот почему, когда отец попросил его приготовиться к путешествию, чтобы завтра же отправиться в путь, сын только обрадовался.

— И куда мы с тобой поедем? — спросил он.

— Далеко. В леса, к самой границе с Польшей.

Сына такой ответ удивил и обрадовал. Он уже знал, что без загадки жизнь пресна, как блюдо без острой приправы.

Больной, очутившись дома, почувствовал себя гораздо лучше. Он даже не ложился днем в постель и, несмотря на слабость, бродил по комнатам, то и дело напоминая домашним о завтрашней поездке.

Выехали они поздно, после завтрака. Больной сидел на заднем сиденье, обложенный подушками, и шутил, что с таким комфортом, пожалуй, не ездил ни разу в жизни. Он с любопытством выглядывал из окна и под мерный рокот машины рассказывал сыну о далеком осеннем дне, когда он чуть живой пришел в дом к доброй старушке, у которой были чудодейственные снадобья.

— Думаешь найти там кого-нибудь? — недоверчиво покачал головой сын.

— Вряд ли. Зато я с удовольствием побываю в тех местах, — ответил отец.

До лесов, раскинувшихся неподалеку от польской границы, отец и сын добрались во второй половине дня. Долго плутали они узкими песчаными дорожками, пока не выехали на длинную, как язык, поляну, вклинившуюся в сосняк. Подпрыгивая на кочках пастбища, машина подъехала к двум могучим березам, сияющим ослепительно белыми стволами. Больной с любопытством поглядел на деревья, признав в них своих знакомых, и убедился, что могучие красавицы состарились — ветки в большинстве высохли, а те, которые сломало ветром, бессильно повисли на здоровых сестрах или беспомощно болтались на ветру. На месте хибарки буйно разрослись вперемешку малинник и крапива.

Бродя по пустырю, мужчина наткнулся на несколько валунов, служивших когда-то фундаментом избы, и увидел посередине ограничиваемого ими квадрата кучу розовой глины и растрескавшихся кирпичей. Здесь когда-то стояла печь, у которой грелись, сушили одежду и которая источала аппетитные запахи готовящейся пищи. Больной молча смотрел на кучу глины, чувствуя, как к горлу подступает горький комок. Ведь все то, что было когда-то в его жизни, осталось навсегда часть его самого. И она, эта его часть, тоже безжалостно похоронена под этими старыми кирпичами, под валунами, в пашне, под асфальтом, под пылью забвения…

Мужчина пошевелил ногой кусты малинника, пригнул к земле какие-то длинные стебли, устраивая себе местечко поудобнее.

— Притомился в дороге, — пожаловался он сыну, который стоял рядом. — Принеси-ка из машины плед, вздремну минутку.