Заложники Кремля - [160]

Этот «коммунизм» вызывал отторжение у всех членов семьи. «Даже на моем уровне кандидата в члены политбюро — три повара, три официантки, горничная, садовник со своим штатом. Я, жена, вся семья, привыкшие все делать своими руками, не знали, куда себя деть, — здесь эта, так сказать, самодеятельность просто не допускалась. Удивительно, но эта роскошь не создавала удобств или комфорта. Какую теплоту внутри жилого помещения может создать мрамор?»

Он искренне верил, что не подчинится этим правилам игры: «Забавно, что вся эта циничная по сути своей Система вдруг дает сбой по отношению к родным главы семейного клана. Например, когда охрана проводила инструктаж с женой и детьми, было потребовано, чтобы они не давали мне овощи и фрукты с рынка, поскольку продукты могут быть отравлены. И когда дочь робко спросила, можно ли есть им, ей ответили: вам можно, а ему нельзя. То есть вы — травитесь, а он — святое»…

«Инструктаж», «старший по охране»… Это про Светлану Аллилуеву, про сталинский дом, что ли?.. Со дня смерти Иосифа Виссарионовича минуло тридцать с лишним лет, но… Как сказал один юморист: «Пржевальский умер, а лошадь его живет».

Живет и неплохо себя чувствует. Тогда, в середине восьмидесятых, «коммунистический рай» вызывал у Ельцина неподдельное возмущение. Не только потому, что ему, свежему человеку из провинции, это казалось развратом. Думаю, он инстинктивно (а Ельцин, это общепризнан, обладает потрясающим чутьем) чуял в нем серьезнейшую опасность и для себя тоже. Вот его анализ причин краха Горбачева, для меня, например, совершенно неожиданный: «Может быть, я выскажу небесспорное мнение, но думаю, перестройка не застопорилась бы даже при всех тех ошибках в тактике, которые были совершены, если бы Горбачев лично смог переломить себя в вопросе спецблаг… Если бы не стал строить для себя дом на Ленинских горах, новую дачу под Москвой, перестраивать еще одну дачу в Пицунде, а затем возводить новую суперсовременную под Форосом. И, в конце концов, с пафосом говорить на съезде народных депутатов, что у него вообще нет личной дачи! Как же лицемерно это звучало, неужели он сам этого не понимал? Все могло бы пойти иначе, ибо не была бы утеряна вера людей в провозглашенные лозунги и призывы…»

Это не критика Горбачева, это заклинание: чур, чур меня! Ельцин уже тогда кожей чувствовал, что «спецблага» играют жесткую роль в судьбе всех российских политиков. Догадывался, как трудно стать исключением.

Он честно попытался бороться с соблазном. Отказался занять гигантскую, бездарную казенную дачу, нафаршированную цветными телевизорами, люстрами и коврами от КГБ. Честно верил, наверное, в то, что писал тогда: «Конечно, никуда наша номенклатура не денется, придется ей и отдавать свои дачи, и отвечать перед людьми за то, что цеплялись руками, ногами и зубами за свои блага…»

Он руками и ногами, насколько хватило сил, отбивался от них. «Пока всего этого (хорошей жизни для всех — Авт.) нет, пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчать на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка… Потому что стыдно!»

Как хотелось ему тогда сказать: «Борис Николаевич! Велите запретить свою „Исповедь на заданную тему“, из которой взяты эти строки! Пошлите охранников или других порученцев по библиотекам для изъятия, — книга эта свидетельствует против вас, сегодняшнего».

…Тогда он отказался переехать на горбачевскую дачу. Но его взялись убеждать: надо, надо переезжать! Ведь иначе все системы связи, если переводить их в другое место, придется туда подтягивать, все эти кнопки, подъезды — придется вынимать из казны миллионы!

Соображения пользы дела победили. Семья Ельциных вселилась в немилый загородный дом… Вот ведь и Хрущев тоже пытался пересесть с шикарного «членовоза» на «Москвича», и однажды это ему даже удалось. Но только однажды. А дальше было обычное: машина барахлит, нужен ремонт, лучше вернуться в прежнему авто. И Сталин, и Брежнев пытались бунтовать, заподозрив, что «хвост вертит собакой», только ничего ни у кого из них не получилось. Те, кто вокруг трона, всегда сильнее. Лидер уже пробежал дистанцию и может позволить себе расслабиться, а им еще бежать до своих целей… Они не расслабляются.

Ельцин жил в навязанной ему роскоши и продолжал разоблачать номенклатурные привилегии.

…Он выбрал для страны шокотерапию, но выбрал это и для себя: «Первому, кому предстояло пройти через шок, и не однажды, через болевые реакции, через напряжение всех ресурсов — это мне, президенту». Тогдашний Ельцин был еще с нами: «Изматывающие приступы депрессии, тяжкие раздумья по ночам, бессонницу и головную боль, отчаяние и горечь при виде грязной, обнищавшей Москвы и других российских городов, вал критики, каждый день несущейся со страниц газет и с экрана телевизора, травлю на съездах, всю тяжесть принятых решений, обиду на близких людей, которые в нужную минуту не поддержали, не выстояли, обманули, — все это довелось пережить».

Однажды, наверное, стало невмоготу, и он взмолился: «Сделайте, чтобы не было больно». А скорее всего и просить не пришлось. Чуткие люди из окружения догадались сами.