Залив Голуэй - [220]

— С победой, — добавил Патрик.

— Живым. С победой или поражением. Главное — живым.

— Я с этим не согласен, Онора.

Поднялся ветер, и я задрожала.

— Легко тебе разглагольствовать, стоя в теплой меховой куртке, — сказала я. — Мне нужно еще много чего тебе сказать, но я жутко замерзла.

— Ладно, погоди.

Он развязал завязки на своей куртке и начал снимать ее. Но я шагнула к нему, и он запахнул полы, укутав нас обоих. Я обхватила его руками, и Патрик прижал меня к себе. Я чувствовала его крепкую грудь, а потом ощутила его губы, касавшиеся моего лба. Я подняла к нему лицо, и он поцеловал меня, крепко и быстро.

— Ну вот, — сказал он со злостью в голосе. — Все. Довольна? — Он словно колол меня словами и своими яростными поцелуями. — Вот тебе. Вот…

Но я с готовностью встречала их, прижимаясь к нему все сильнее и отвечая на каждый его поцелуй.

— Вот, вот… — с любовью успокаивала я его. — Вот…

Патрик прислонился спиной к двери насосной станции, а я льнула к нему всем телом под его теплой курткой. Внезапно он выпрямился и опустил руки.

— Что случилось? — спросила я. — Только не говори, что тебе все равно…

— Я все равно должен ехать, — упрямо сказал он.

— Ехать? Ты не можешь этого сделать. Мы любим друг друга.

— Это не имеет значения. Я не могу допустить, чтобы это сделало меня слабым. Я не брошу…

— Патрик, сколько можно обманывать себя? Делать это просто, знаю по себе. Но любовь все же имеет значение для тебя. Или ты думаешь, что я не чувствую желание, которым пылает твое тело?

— Я могу запереть его снова в любой момент.

— Неправда.

— Правда.

— Ну ладно. Тогда пройди испытание на правдивость своих слов. Давай сюда жезл. — Я потянулась к чехлу, висевшему у него за спиной.

Он попытался увернуться, но я уже поймала кожаный футляр и потянула его к себе.

— Ради бога, поосторожнее с ним! Ему больше тысячи лет.

— Вытаскивай жезл.

— Ты ведешь себя как умалишенная.

— Делай это, — не унималась я, не ослабляя хватку.

— Хорошо.

Он снял чехол с плеча, откинул клапан и вынул посох.

— Теперь дай его мне, — сказала я.

Жезл оказался легче, чем я ожидала, потому что золото было не сплошным, а полым внутри, и служило оно для защиты посоха Греллана, вырезанного из орешника: он-то и был священной реликвией, а золото — лишь его панцирь.

— Возьми его! — крикнула я Патрику.

— И возьму! — закричал он в ответ. — Ты взбалмошная женщина.

— Поклянись от всего сердца, что ты искренне хочешь покинуть меня, — настаивала я.

Он взял жезл в руки и наклонился вплотную ко мне, так что теперь я видела, как тщательно он подбирает каждое слово.

— Я хочу покинуть это место и эту женщину и не возвращаться сюда, чтобы служить делу, которому посвятил всю свою жизнь. Я отказываюсь любить ее. В этом состоит правда. — Он грозно поднял посох над головой.

В свете уличного фонаря мне были видны его глаза. Он ушел в солдаты. И был потерян для меня навсегда.

— Жезл холодный, — сообщил он мне. — В конце концов, это ведь оружие воина.

— А ты и рад, — вздохнула я, сдаваясь.

Суровый мужчина. Я вспомнила, как Патрик выкапывал большие камни у нас на поле и выкладывал из них каменную стену — она так и не покосилась, не развалилась, осталась нерушимой. Я подумала о том, как ирландское слово dán, обозначающее «судьба», постепенно превратилось в dána — храбрость, а затем и в danaid — скорбь. Патрик слишком привык к чувству долга и скорби, он был способен выдержать это. А если позволить любви захватить его, счастье могло его просто уничтожить.

— Прощай, Патрик, — сказала я ему.

— Я же говорил, что знаю себя, — ответил он, но затем вдруг охнул. — Я чувствую тепло — моя рука! Это от трения, наверное. Господи…

Он попытался разжать кулак, сжимавший жезл.

— Он жжет меня, — сказал он и тряхнул рукой. — Проклятье, он становится все горячее!

— Отпусти его, Патрик! Брось!

— Не могу, — ответил он, пытаясь разжать оцепеневшие пальцы другой рукой. — Помоги мне! — воскликнул он, протягивая посох в мою сторону.

— Тогда скажи правду.

Он в ярости отпрянул назад, но потом резко бросил в мою сторону:

— Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой.

Его рука затряслась, затем застыла на месте.

— Господи Иисусе, он снова холодный.

Он разжал пальцы, удерживая жезл в равновесии на своей раскрытой ладони. На коже не было видно ни ожогов, ни волдырей.

Я взглянула ему в глаза. Чудеса.

Патрик уставился на свою ладонь.

— Я никогда не был по-настоящему уверен, что это работает.

Он осторожно отложил посох в сторону.

— И что теперь? — Сказано это было так тихо, что я едва расслышала слова.

— Зависит от тебя, — ответила я.

— Я никогда не смог бы оставить свою борьбу, — сказал он.

— Знаю. Но разве не больше ты мог бы сделать для Ирландии живым в Бриджпорте, чем убитым в Коннемарских горах?

— Возможно.

Его карие глаза блеснули в лунном свете. Он взял мое лицо в свои ладони.

— Я действительно очень хочу тебя, Онора. Настолько, что готов прямо сейчас вломиться в эту насосную станцию и заняться с тобой любовью.

— Почему бы и нет? — отозвалась я.

Патрик расхохотался. В этот момент он был похож на мальчишку.

— Думаю, нам все-таки следует сначала пожениться, — заметил он.

— Не хотелось бы шокировать детей, — согласилась я.