Залежь - [42]

— Ну хорошо. Не хотите отчества — не надо. Давайте ваши документы.

Вася, пока тут велась эта предыстория, открыл борт, по-блошиному в один мах заскочил в кузов, прихватив лопату, и принялся сгребать с днища кирпичную крошку, цемент, щепки, тряпки, сенную труху, машина окуталась пылью, как дымовой завесой. Иван Филимонович с Анатолием Карповичем зачихали.

— Василий!

— Ав.

— У тебя что… Ч-ч-чих! Ни другого времени не нашлось, ни места? А-ап… Фу! Задушил. Прекрати сейчас же! Ч-ч-ха!

— А все уже. Вот. Все. Будьте здоровы.

— Спасибо. Артист. Давайте ваши документы, товарищ Краев.

— Документов пока не имеем, — опустил голову Иван и загрустил.

— То есть как не имеете? Никаких?

— Никаких.

— Это номер. Вы что ж… с-самовольно оставили производство?

— Не производство — колхоз. И не самовольно. По два заявления писали председателю нашему, да наш пред как худая баба: в телегу не сяду и пешком не пойду. Не держу, говорит, а документы не получите. Получим. Сколупнут его скоро, коросту.

— Этого я не знаю. Судить не берусь. — Белопашинцев пожал плечами, высказывая свое недоумение. — Не может быть, что-то не то вы говорите, Краев. Не имел он права, не мог такую глупость спороть. Взрослый человек.

— Не верите?

— Извините, нет.

— Человеку не верить, можно ли, товарищ директор Анатолий Карпович, — повторил Иван сказанное уже однажды ему же, Белопашинцеву. Там у железной дороги. Где встретил он их.

— Есть такие, которые и не верят, — отрубил каждое слово ладонью Вася. Он готов был на кабину влезть, чтобы директор обратил на него внимание, но директор смотрел в землю и катал носком сапога обломок кирпича. Мария развязала скатерть, туже затянула концы и снова завязала их. И не на один, не на два, а на три узла. Тятин вздохнул, поскреб под мышкой, хмыкнул, поманил пальцем Ивана ближе к кузову. — Подними борт.

Иван поднял, помог Васе закрыть его спереди, поплелся к заднему крюку.

— Не горюй, — шепчет Вася, — сейчас мы его уломаем.

— Да не надо меня уламывать, ребята! — Анатолий пнул кирпичину, будто она была виновата. — Без документов не приму. Что я отвечу, если спросят, кто вы? А наверняка спросят. Прошу прощения.

Анатолий повернулся и пошел. Пошел. У Маши этой слезки на колесках. У женщин слезы близко. А он не переносил слез. Ничьих. И почти побежал, когда услышал за спиной тяжелый, с хрипом, мужской вздох:

— Не ко двору мы с тобой, видно, пришлись, Машуха.

И женский:

— Так оно, Ваня. Бедному жениться — ночь коротка.

Не хотелось Анатолию оглядываться, но оглянулся, не утерпел. На пороге вагончика уже, но оглянулся. Васина машина сердито уркнула мотором — и только синий дымок из выхлопной трубы. Они остались стоять среди белого света, одни, каждый над своим кошелем.

Среди людей бытует еще такое выражение: «А что изменилось бы?» Оно что-то вроде задергушки на окне: когда нужно, тогда и отгородился от лишних глаз. Очень удобно. Не захотел, побоялся, ума недостало поступить иначе — а что изменилось бы, говорят. В шахматной задаче «Мат в два хода» ничего не поделаешь, все равно мат, жизнь — задача многоходовая, и от того, какой шаг ты сделал, верный или неверный, зависит не только твоя судьба, но и судьба других людей. Чаще всего — других. Что изменилось бы, оглянулся Белопашинцев, не оглянулся, вернулся с порога или перешагнул его, укрывшись в четырех стенах.

Анатолий вернулся.

— Послушайте. Вы поймите меня правильно, но я не желаю влипать в историю. Есть у кого из вас хоть какое-нибудь удостоверение личности? С фотокарточкой, без фотокарточки. Какое-нибудь!

Иван молчал, немилосердно мял в крупных руках картуз, забыв, что он совершенно новый, этим летом купленный, а Мария назойливо подтыкала мужа локтем и шептала:

— Вань… Слышь? Есть же у тебя. Ва-анька, а билет-то.

— Отстань, Маша, этим билетом зазря не трясут.

— Да как же зазря, Ваня! Не слушайте его, товарищ директор.

Иван расправил на кулаках измятый картуз, надел его, расстегнул пиджак, свесив левое плечо, поставил парусом полу, чтобы доступней был внутренний карман, застегнутый на пуговицу и на две английские булавки. С пуговицей справился сравнительно быстро, с булавками возится. Подклад — саржа, пальцы толстые, кожа на них дубленая, булавочки махонькие, новые, крутятся, пружинки тугие — ник-как не приноровишься давнуть.

— Маша, помогай!

Одолели вдвоем. Иван вынул из кармана красную книжечку, провел по корочке рукавом, подержал за уголок, раздумывая, подать или все-таки обратно в карман опустить, подал.

— Партийный билет? Так чего ж ты столько времени у себя и у меня отнимал! — вгорячах сказал «ты» Анатолий. — Да это такое удостоверение личности, что надежней и нет. Да я теперь знаешь как смело буду отстаивать вас! Кроме специальности шофера, имеете еще какие?

— Имеет. Много, — повеселела Мария.

— Перечислите.

Анатолий вернул Краеву билет. Иван корешком его пригнул к ладони мизинцем, подумал, с которой из профессий лучше начать счет, с главных или с другого конца, решил — с другого.

— Значит, так. Гончар — одна… Печеклад.

Анатолий поморщился: это не то все.

«Зря с глины начал, тут ее нет», — пожалел Ивам, уловив гримасу. Стушевался и замолк.