Закрыв глаза - [34]

Выяснилось, что одна только мысль о том, что перед ним – его законное достояние: «Это – моя законная жена», полностью изменила этого самого Грега Стефарда: эти четыре слова автоматически возбудили в нем желание, автоматизм страсти он успешно применял все последующие недели, в результате они решили продолжать свое кинопутешествие и после свадьбы, ведя протокол съемок и регистрируя каждую ночь отдельно.

На ладони Алекс лежали мужские часы необычайной красоты, простой строгой формы.

«Им ровно столько же лет, сколько тебе, – сказал Рауль, – и по крайней мере столько же им еще предстоит прожить, если верить часовому мастеру, еще одну такую же жизнь, как ты прожила, а может быть, и дольше, чем продержится наш брак, хотя я и не могу его с тобой заключить. Когда мы с тобой встретимся в день тридцатилетия нашей дочери, ты уже давно будешь жить с другим мужчиной, где-нибудь в Штатах, например, со своим хмурым астрофизиком, и каждый раз, когда ты будешь смотреть на часы на твоем стареющем запястье, ты будешь хоть чуть-чуть вспоминать обо мне».

«Сентиментальный бред, – сказала Алекс, – и не навязывай мне, пожалуйста, твои собственные фантазии; в один прекрасный день ты встретишь где-нибудь в трамвае перешедшую в христианство еврейку из Азии и через три недели женишься на ней. А если у нас будет ребенок, то придется ему жить у тебя».

«С чего это? Как ты себе это представляешь? Ведь мне же надо работать».

«А я чем занимаюсь, как ты думаешь? Ты что, никогда не слышал о детских яслях?»

«А грудью его кто кормить будет?»

«Ничего страшного, для этого существует готовое детское питание», – сказала Алекс.

«Ты просто невыносима».

«Ты тоже. Боже мой, ведь я же люблю тебя, идиота, – сказала Алекс и повторила, сама не зная почему, ту фразу, которую она уже говорила утром: – У нас будет ребенок, но сначала мы одного потеряем».

«Не надо говорить мне таких страшных вещей, а то ведь ты напророчишь, – сказал Рауль. – Пойдем выпьем еще по бокалу шампанского».

«Возьми меня, – тихо попросила Алекс, – пожалуйста, так, чтобы я рассудок потеряла».

«Ну, я ведь не секс-машина», – сказал Рауль; они оба поднялись, и он, встав позади нее, расстегнул молнию на ее узком платье и медленно стянул его с нее через голову.

«Спокойной ночи», – сказал он позже, когда они уже лежали в постели, держась за руки.

«И тебе тоже спокойной ночи, – сказала Алекс, – и тебе тоже». И стала целовать его лицо, его мягкие губы. «Ты немножко похож на черепаху, и только одна-единственная из всех твоих пятидесяти пяти любовниц это заметила».

«А кто-нибудь из твоих пятидесяти шести любовников пел тебе когда-нибудь колыбельную песенку?» – спросил Рауль, и неслыханные звуки вдруг полились из его рта, проникая в маленькую головку Алекс, и она все росла, росла, поднимаясь до самого ясного, самого синего неба.

И когда они оба лежали в полудреме, зазвонил телефон: это была Ульрика, она звонила из Аугсбурга, автоответчик стал записывать ее сообщение: с сегодняшнего дня она замужем. Ее муж Деннис, с которым она знакома уже, наверное, недели три, вырос в австрийской деревне, отец у него был турок, но он его никогда не видел; он рисует грустные картины и живет в психосоматическом терапевтическом центре, где работает при кухне и почти никаких денег не зарабатывает. Ульрика сказала, что ей срочно нужно десять тысяч марок, не может ли Алекс одолжить ей эти деньги, чтобы она смогла в одном маленьком южнонемецком городишке открыть практику дыхательной терапии. Там она хочет поселиться с Деннисом; он любит индийскую музыку больше, чем самого себя…

После всего

Ребенку, который умер безымянным до своего рождения

ты не вошел ни в какую статистику; твое место единственно только

здесь и в памяти сердце бьющееся

8 мая на экране ультразвукового монитора

на полминуты лишенный покрова тайны

(Сразу после этого мы осматривали многоквартирный дом особо улучшенной планировки)

Пауль Клее нарисовал тебя в 1939 году: забывчивый ангел, и я записываю, когда ты родился: 30 мая 1996 года в городской больнице Цюрих-Тримли, в среду, в одиннадцать

часов утра, только это неточно, уже давно настал четверг. Жалюзи в родильной палате № 5 были наполовину приспущены, справа сияло небо, слева стояли весы для взвешивания новорожденных, которые гарантировали точность плюс-минус десять граммов.

Никто не положил ребенка на весы, никто не посмотрел на часы.

Я сделала это тайком, ну разве не смешно, ведь это время рождения не годится ни для какого гороскопа, который простер бы перед нами всю перспективу судьбы и характера: просто какие-то там полфунта мяса, ты лежал на впитывающей подкладке в витрине мясной лавки.

Выписывались рецепты на патентованные средства, на таблетки от ложных схваток и распухания молочных желез.

Несколько дней спустя я увидела в одном музее «Забывчивого ангела», я увидела ребенка, его кроваво-красное тело, до того красное, будто оно вот-вот сгорит: спеша появиться на свет, он забыл что-то жизненно важное и теперь вернулся на это невообразимое место, чтобы взять то, что забыл,

в этом было мое утешение.

Врачи предписали мне выполнять траурную работу (смотреть три раза в день перед едой): три полароидных фотографии в конверте, на котором написано мое имя и моя дата рождения. На фотографиях ребенок