Законы отцов наших - [222]

— Как ты себя чувствуешь?

Голос, раздающийся за ее спиной, регистрируется в сознании Сонни как приятный еще до того, как она оборачивается. Это Хоби.

— Бывали и лучшие времена. Как и у всех нас.

Он расслабил и приспустил вниз узел галстука. Без пиджака фигура Хобби кажется еще огромнее. Белая рубашка, расходящаяся у него на здоровенном брюхе, напоминает кожу, натянутую на большой барабан. От него исходит запах дорогого одеколона, тот же запах, который сопровождал его в зале суда, когда он во время слушаний подходил к трибуне.

— Разговаривать будем?

— Ну а почему бы и нет? Я же не на службе. Ты делаешь свою работу, я свою. Вот так я смотрю на это.

— И я тоже.

— Но держи в уме, — говорит Хоби с такой же интонацией, которую она слышала час назад в голосе его отца, — я не сказал, что мне все равно. Как раз наоборот. Или что я согласен. Ни в коем случае.

— Я слышала, что ты сказал. И тоже могу предъявить тебе счет, ты это знаешь. У меня есть свои причины, и я не буду приносить извинения.

Пока еще у Сонни почти не было времени предаться размышлениям о только что закончившемся процессе. Все, что она сейчас испытывает, — это чувство счастливого избавления. Теперь Нил Эдгар всего лишь один из тысяч молодых людей, которые проходят перед ней по пути к моральному небытию. В любом случае теперь уже не установишь, что же произошло в действительности. На процессе лгали все. И это ей известно доподлинно. Ложь — как снежный ком, который в движении неудержимо разрастается. Для Сонни процесс — еще одна часть побежденного прошлого. В то же время она чувствует, что это было лишь прелюдией к другим вещам, к чему-то более твердому в ней самой. К новому началу с Сетом и еще, конечно же, к тому скупому, схематичному описанию безумных событий двадцатилетней давности — его похищение, смерть Кливленда, исчезновение Майкла Фрейна. Сет говорит, что временами пытался записывать все это для Сары, словно это могло убавить или совсем развеять его гнев на самого себя и на Эдгара, который живет и горит в нем, несмотря на годы.

Она оглядывается, чтобы убедиться в должном воздействии своих слов, а затем говорит Хоби, что была очень тронута его надгробной речью. Тот устало пожимает плечами.

— Слова, — говорит он.

— Это были не просто слова.

— Надеюсь. Знаешь, я всегда думаю, что если бы моя матушка была той средней черной баптисткой, то я наверняка бы стал проповедником и, наверное, на этом поприще преуспевал бы гораздо больше, чем в юриспруденции. Я католик и регулярно посещаю церковь, и тем не менее жизнь клириков никогда не прельщала меня. В ней недостает кое-чего весьма существенного. — Слегка кашлянув, он многозначительно улыбается, и они вместе смеются.

В характере Сонни нет религиозной составляющей. Религия была одной из любимых тем Зоры, на которую она любила разглагольствовать. «Опиум для народа» — так Зора обычно называла ее. Обманутые люди на коленях перед кусками дерева. Умирая от голода, они вместо того, чтобы купить картошки, покупают свечки. Инквизиция, крестовые походы, война за войной. Зора утверждала, что именем религии в истории человечества было сотворено гораздо больше зла, чем от имени любой другой силы.

Однако сегодня, присутствуя на церемонии на кладбище и слушая, как многие нараспев вторили раввину, читавшему молитву на древнееврейском языке, который Сонни всегда казался голосом самой тайны, она в значительной степени прониклась величием духа, который и призван был внушить этот ритуал. Не то чтобы она поддалась ему. Она реагировала по-своему, думая о первозданных лесах и гигантских горных хребтах. В то же время ей хотелось оставить эту дверь открытой для Никки. Пока смерть старого Вейсмана не привела в действие всю эту круговерть, Сонни вела с Сарой разговоры о том, чтобы на этой неделе устроить в доме Сонни седер. Ей хотелось, чтобы Никки узнала, что такое религиозная церемония, не важно, какого толка. Кроме того, Пасха, праздник Освобождения, была единственным еврейским праздником, который Сет всегда отмечал с большим удовольствием.

Тем временем Хоби издает многозначительное хмыканье. В поле его зрения наконец-то попала сцена на заднем дворе, которая привлекла ее внимание.

— И что ты думаешь об этом, Хоби?

— Не думаю, чтобы у него были большие шансы на пасхальном шествии.

— А у меня? — спрашивает она с внезапной решимостью. — Какие шансы есть у меня?

Сонни сама отчасти шокирована своим вопросом, в котором прозвучало не столько задетое женское самолюбие, а тот элемент безрассудства, который в нем есть. Сет задал бы точно такой же вопрос о ней? Какие у нее шансы? Однако это может быть воспринято как нездоровое любопытство. Сет и Хоби перезваниваются раз в неделю или около того и ведут эти странные мужские разговоры. Полчаса болтают о баскетболе. А затем, словно обрадовавшись, что им удалось усыпить бдительность окружающих, начинают делиться самым сокровенным. Однако Хоби поворачивается спиной к окну. Судя по его лицу, он так же озадачен, как и она. Огромный и печальный, он кладет ей руку на плечо.

— Лишь одно могу тебе сказать, — произносит он совсем негромко. — Нет в жизни более загадочной вещи, чем любовь.