Законы отцов наших - [218]

— Увидим, Томми. Как говорится, события приняли странный оборот. Непредсказуемый.

— Да уж.

— При ваших ограниченных возможностях вы проделали отличную работу.

Я говорю ему, что прямой допрос Эдгара он провел просто блестяще. Услышав комплимент, он весь начинает сиять, как маленький мальчик. Бедный Мольто! Он так редко слышит добрые слова в свой адрес. Я бы сказала что-либо подобное и Хоби, но вряд ли он когда-либо станет разговаривать со мной снова.

— Обе стороны хорошо показали себя, — добавляю я справедливости ради.

Томми мрачно смотрит в сторону.

— Он достал меня до самых печенок, — произносит Мольто и мотает осунувшимся, усталым лицом из стороны в сторону. Затем устремляет пытливый взгляд на меня. Им овладела уже другая мысль. — Почему вы сделали это, судья?

— Повторное слушание? Это был единственный выход, — отвечаю я. — С учетом всех сложившихся обстоятельств.

— Зато я вроде как отвел душу. — Он смеется над своей готовностью согласиться на ничью. — Я думал, что у меня появились отличные шансы выиграть дело, когда мы начали.

— Может быть, в следующий раз.

Такая мысль тоже вызывает у него смех. Все тот же тихий, самоуничижительный, кхекающий смешок, выражающий обиду и скептицизм разуверившегося во всем человека.

— Это уже буду не я. На роль послушной обезьянки они могут подыскать кого-нибудь еще, — говорит он и опять погружается в свои мысли. Секунд десять спустя добавляет: — Возможно, и вообще никого не будет. Ни Хардкора, ни папашу Нила второй раз на свидетельское место не посадишь. Не то чтобы я верил в демагогию Таттла. Нет, совсем нет. Я думаю, что парень ошибся, судья.

— Вы не доказали этого, Томми.

Наступил момент откровения, которого мы оба хотели. Он дергает плечом.

— Ладно, я выбрался из этой передряги без потерь. И то хорошо.

Я так зациклилась на собственных успехах и неудачах, что совсем упустила из виду, что у других людей тоже есть свои интересы в этом деле. Все они оказались в победителях: прокуратура, Нил, которому, очевидно, не грозит повторное судебное разбирательство. Наверное, и Хоби. Меня пронзает страх: такое решение может прийтись по вкусу и Брендону Туи. Возможно, он даже сделает комплимент моим дипломатическим способностям. Остается Эдгар. Его положение такое же незавидное, как и на начало сегодняшних слушаний. Такой расклад никак не спасает его репутацию.

— Я так рада за вас, Томми. Как замечательно, что хоть кто-то становится героем.

Томми, пребывающий в задумчивом настроении, только иронически покачивает головой. Эта система стала для него жестоким испытанием, догадываюсь я. И хорошо понимаю его. В мою бытность в прокуратуре бывали дни, когда казалось, что не существует никаких закономерностей, просто случайные результаты и логические обоснования, построенные уже после того, как факт имел место.

— Герой, — говорит он. — Вы знаете, кто я? Я болван. Обычный мелкий винтик, который делает свою работу, тянет лямку, каждый день ходит на завод и вкалывает изо всех сил, а затем приходит домой, и его пилит жена, и одолевают дети своими причудами. Я делаю свою работу. И всегда делал ее. «Расследуй это дело, Томми». Хорошо, я его расследую. Я читаю полицейские рапорты, допрашиваю свидетелей, выступаю в суде. Что они там в анфиладах власти думают или делают, останется недоступным для моего понимания. Я никогда не был политиком. В этом и заключается моя проблема. Я не умею думать так, как они. У этих парней в мозгах шестеренки внутри шестеренок, колесики внутри колесиков. Они сидят в задней комнате с окружным прокурором и строят свои козни, попивая скотч. Им доставляет большое наслаждение обсуждать, что и кто замышляет и насколько можно верить тому, что говорят люди. Я не знаю, какие там принимаются закулисные решения. Я занимаюсь делом, которое мне поручили. Они думают, я не понимаю, что я уже отработанный пар, мальчик для битья, ширма. Они послали меня сюда, чтобы проиграть дело. Я знаю это, знал с самого начала. Но все равно взялся за него. Я был настроен биться до самого конца и победить.

Томми опять бросает на меня пытливо-пронзительный взгляд — взгляд человека, который сознает, что ему никогда не спастись от самого себя, — и выходит на улицу, где колючий, слегка морозный воздух сразу же напоминает о зиме.

А затем начинается моя личная жизнь. Я забираю Никки и привожу ее домой. Около шести вечера звонит телефон. Сет. Он разговаривает на фоне каких-то шумов, которые ассоциируются у меня с аэропортом или железнодорожным вокзалом. Стук и лязг, распространяющиеся в каком-то большом пространстве, заглушают его голос.

— Послушай, Сонни, я не смогу прийти сегодня.

— О?! — «Не думай об этом», — приказываю я себе. Мне хочется запустить руку внутрь грудной клетки и сжать сердце в кулак.

— Я в больнице. — Он вздыхает.

— Нил? — следующее, что мне приходит в голову.

— У моего отца случился инсульт, — объясняет он.

— О Боже!

— С ним была Сара. Они закончили приводить в порядок его бумаги, и Сара пошла на кухню, чтобы приготовить ему бульон на обед, а когда вернулась, отец уже лежал на полу. Когда мы привезли его сюда, он был уже весь серый.