Законник - [12]

– Я уезжаю, Илья! – объявил Машевич. – В Германии осели дети. В Кёльнском университете предлагают место на кафедре. Там меня, во всяком случае, услышат.

– Там услышат, – не веря своим ушам, повторил Гулевский. – А разве здесь голос корифея советской криминологии уже не нужен? Если ещё и вы уедете, кто ж станет истину царям с улыбкой говорить? – пошутил он натужно.

– Будто нужна им истина!

– Но меня пока слушают! – горячо вскричал Гулевский.

– Вот это называется «слушают»? – Машевич насмешливо отодвинул кодексы. – Вот что скажу тебе на правах прежнего учителя: не пачкайся, Илья. Твоё имя на Западе звучит. И от всего этого мусора пока что отделяют. Пока что! – он потряс заскорузлым пальцем. – Меня попросили передать: готовы организовать цикл лекций в крупнейших университетах Европы – на твоих условиях.

Гулевский, даже не дав договорить, энергично затряс головой.

– Нет, Герман Эдуардович, я о собственной пользе иначе сужу. Пусть из десяти моих наработок одна пройдет. Но и это что-то! Не в сторонке, на бережку, а – бороться, доказывать, переламывать ситуацию. Другого не мыслю.

– Что ж, так и думал! – Машевич сделал движение подняться.

– Вы сами учили меня не отступаться! – безысходно напомнил Гулевский. – И что ж теперь получается?

– На всё есть предел, – ответствовал Машевич, потянулся к шкафу, к которому прислонил трость, – в последнее время стали отказывать ноги. – Должно быть, теперь твоё время не отступаться.

Дверь распахнулась. В проёме возникла секретарша кафедры Арлетта – с безумными глазами и открытым, перекошенным ртом.

– Илья Викторович, там ваша жена звонит, – невнятно пробормотала она.

– Какая ещё?.. – не понял Гулевский.

– Бывшая. Она говорит, будто… – Арлетта ткнула пальцем за стену, где, должно быть, лежала снятая трубка, сглотнула слюну, лицо её жалостливо скукожилось.

– Ну же! – рявкнул Гулевский.

– Илья Викторович, сыночек ваш погиб!

3

По случаю назначения Константина Погожева начальником юридического отдела, он, как водится, «накрыл на работе поляну». К семи вечера веселая компания рассталась у дверей офиса. Большинство двинуло в сторону метро «Белорусская». Собирался поначалу вместе со всеми и Константин. Но приятель, заводной и неуёмный Вадим Седых, не желая расставаться, уговорил его завернуть напоследок в какой-нибудь из ближайших ресторанчиков.

В первом часу ночи на другом конце Москвы к КПП элитного жилого комплекса «Товарищество достойных», что в полукилометре от метро «Лоськово», из лесного массива выбежал взъерошенный, вывалявшийся в грязи человек. С перекошенным от ужаса лицом он принялся что-то возбужденно выкрикивать, беспорядочно размахивая руками в сторону леса. И вдруг зашатался и рухнул перед шлагбаумом. Это был Вадим Седых. Вызвали «Скорую помощь». Не дожидаясь ее прибытия, охранники прошлись вдоль ограды и в трехстах метрах обнаружили еще одного, недвижно лежащего на скамейке мужчину – Константина Погожева. Бригада «Скорой помощи» определила у обоих сильнейшее алкогольное отравление. Вадима Седых в коме увезли в реанимацию. Константин Погожев умер ещё до приезда врачей.

Подъехавший по телефонограмме из больницы милицейский наряд наскоро опросил охранников. Причина случившегося казалась очевидной, – подвыпившие гуляки, желая добавить, купили в одном из ларьков спиртное, оказавшееся «палёным». Такие случаи алкогольного отравления встречались сплошь и рядом. Правда, до летального исхода до сих пор не доходило. «Но когда-то должно было дойти», – философски заметил старший наряда – лейтенант милиции. «А может, еще и сами какого-нибудь клея на спирту смастырили и не рассчитали. Нынче все умельцы», – тонко предположил он.

* * *

Дни после трагического известия смешались для Гулевского в липкий, отупляющий ком. Звонки с соболезнованиями, какие-то хлопоты. Потом кладбище, венки, тянущее душу завывание жены, скорбные лица друзей сына, лишь немногих из которых он узнал. Одним из этих немногих оказался Егор Судин. Впрочем, если б он сам не подошел к Гулевскому, возможно, не узнал бы и его. Парень возмужал. Из прежнего рыжего бесёнка превратился в крупного, с сильно поредевшими волосами шатена. Егор попытался высказать слова соболезнования, булькнул и – осекся. Впрочем, лихорадочные, в черных потеках глаза на осунувшемся лице сказали за него.

– Главное, вместе отмечали, – выдавил Егор. – Мы ж в одной фирме…

Гулевский кивнул.

– Они, когда решили продолжить, меня тоже уговаривали. Да пришлось по работе задержаться. Может, если бы…, ничего б и не случилось.

Он рыкнул, подавляя рыдание.

– А как?.. – Гулевский забыл имя.

– Вадик? – догадался Егор. – По-прежнему в коме. Но, говорят, надежда остается. Отец врачей из Кремлёвки подключил.

Он осёкся, спохватившись, что надежда на спасение живого может быть неприятна отцу того, для кого надежды уж не было.

– Мы ж с колледжа втроём.

Подошел Стремянный, поддерживая под локоть полненькую курносую девушку в черном платке и распухшим от слёз лицом. Рот её был горько поджат.

– Илья Викторович, это Валя, – представил Стремянный. – Та самая, невеста.

При слове «невеста» по губам Вали скользнула скорбная тень, – больно неуместным показалось оно на кладбище.