Закон тридцатого. Люська - [22]

Лева кивнул. Михаил Михайлович посмотрел на сгрудившихся вокруг ребят и сказал ласково:

— Дети, учитесь все хорошо и будьте счастливы.

У Левы действительно оказались способности, и желание, и усидчивость.

Несмотря на то, что он был младшим, его не баловали. Дед следил, чтобы с Левой обращались ровно и уважительно, как со всяким человеком, который трудится. Не ругали зря и не захваливали. Долго ли голове мальчика вскружиться от похвал, как у той вороны с сыром!

Плюха загрустил. Чем меньше оставалось дней от двух недель, отпущенных на сочинение, тем ниже опускались его плечи, губы начинали сами по себе задумчиво выпячиваться, лицо приобретало сосредоточенное выражение. Плюха подолгу останавливал свой взгляд на Иване Ивановиче, пытаясь найти в нем хоть что-нибудь, что сдвинет с места ленивые мысли. Хоть какую-нибудь зацепочку, намек на биографию. Но скелет оставался скелетом. Зацепки не было, и Плюха грустил.

На переменках он останавливал кого-нибудь из одноклассников и безразличным голосом спрашивал:

— Кем же был Иван Иванович, по-твоему?

Ребята лишь загадочно улыбались. Или в свою очередь спрашивали:

— А по-твоему, кем?

На что Плюха отвечал глубокомысленно:

— Уж я-то знаю!

И, поджав губы, отходил.

Плюхин прием разгадала даже наивная Сима Лузгина. Прием известный. Зададут на дом задачу. Плюха непременно спросит у кого-нибудь:

— Интересно, какой у тебя первый вопрос?

Выслушав ответ, кивнет:

— Ну, правильно.

Потом подойдет к другому:

— Слушай, у тебя второй вопрос какой?

Выслушает ответ и снова кивнет:

— Правильно.

Подойдет к третьему, спросит про третий вопрос.

— Третьего нету. Тут всего два.

— Ну, правильно. А я думал, что ты ее в три действия решал. Ты ж слабак в математике.

Плюха спешил в класс и вписывал в тетрадь вопросы, оставляя место для решения.

Потом снова ловил кого-нибудь и проникновенно говорил:

— Значит, так. Первый вопрос такой-то, второй — такой-то. Верно? А ответ у меня не сходится. Дай-ка посмотреть.

Он брал у собеседника тетрадку и переписывал решение.

— Слушай, Плюха, — сказал как-то Володька Коротков, — и чего ты просто не спишешь у кого-нибудь?

Плюха усмехнулся:

— Ну да, чтоб ты ж на меня пальцем тыкал, что я списываю уроки! Знаю я вас.

Но сочинение — не задачка, решения у всех разные. Тут не только списать не дадут, и даже не подскажут.

Черствый народ! Себялюбы! Нет чтобы ближнего поддержать!

Плюха бродил по улицам, задумчиво разглядывал прохожих, примеряясь, из кого бы мог получиться Иван Иванович.

Мороз ослабел. С крыш сбрасывали снег, и освирепевшие дворничихи, надувая щеки, дули в свистки и кричали надорванными голосами:

— Гражданка! Гражданка, куда претесь! Отвечай потом за вас!

Или:

— Эй, гражданин, вам что — жить надоело?

А один пожилой дворник в синем фартуке поверх ватника, в огромных валенках с красными галошами не свистел и не кричал. Он зорко посматривал по сторонам и, приметив зазевавшегося прохожего, ласково говорил:

— Давай, давай, иди… Намедни один вот так же шел, а его по башке — бац! На «скорой» увезли…

И зевака шарахался от его ласкового голоса.

От нечего делать Плюха остановился возле дворника, задрал голову. Двое мужчин скалывали на крыше наледь и сбрасывали ее вниз. Куски льда глухо ударялись о тротуар, разбивались, и мутные брызги летели в стороны.

«А может, Иван Иванович был просто прохожий — и его стукнуло льдиной?» — подумал Плюха и даже обрадовался, что нашел наконец страничку Иван Иванычевой биографии. Но тут же вспомнил, что у скелета крепкий, неповрежденный череп. «А может, у него только сотрясение мозга случилось? Ведь можно же умереть от сотрясения мозга».

Плюха проводил взглядом еще несколько падающих льдин.

Нет. Эта версия нуждается в проверке.

— Дядя, — обратился он к дворнику, — А что, тому голову проломило?

— Кому? — испуганно спросил дворник и стал озираться.

— Да вот про которого вы говорили.

Дворник звонко сплюнул и ответил сердито:

— Начисто ему башку снесло. А ну, проходи, а то и тебя заденет.

Плюха вздохнул и побрел дальше. «Конечно! После такой льдинки приличного скелета не сложишь. Как говорится, костей не соберешь!»

Оставалось крайнее средство. Очень, очень хотелось Плюхе на этот раз обойтись без Виктора. Кажется, все старания приложил! Конечно, Виктор умнее, Виктор бог насчет всяких там сочинений и вообще. Они дружат много лет. И с самого первого дня, когда они, взявшись за руки, вошли в класс и оказались за одной партой. Плюха понял, что Виктор — вершки, а он — корешки. Но Виктор не задается. И дружба у них — крепкая. Вот только странный он какой-то последнее время. Понятно — любовь!.. Раньше стихи читал. Ведь кто лучше его, Плюхи, выслушает, кто выше оценит? А теперь не читает. Попросишь — засмеется только. Бывало, всегда вдвоем, в кино ли, на каток ли, приемник мастерить. А теперь зайдешь — Виктора дома нет. Здрасте. И чего он в ней такого нашел? Девчонка как девчонка. Красивая, конечно. В общем — ничего себе. Но лично он, Плюха, даже на первую красавицу мира не променял бы мужскую дружбу.

Очень хочется обойтись без Виктора. Пусть не думает, что он, Плюха, так уж в нем нуждается! К доктору, что ли, пойти? Болезнь какую-нибудь придумать? Холеру бы, чтоб в больницу положили. И сочинение писать не надо будет. Ребята придут в приемный покой, спросят: «Как здоровье больного Веселова?» — «Состояние тяжелое. Надежды нет».