Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [43]

Ты ждешь меня, моя Наташа черноокая!

Я далеко, в глухом заброшенном краю, И эту песенку тебе, любимая, пою…

На этом месте мы его всегда прерывали: "Замолчи, старый черт!”, — на что он, посмеиваясь, отвечал: "Как хотите, комсомольцы. Не желаете слушать — и не надо”.

Когда каменоломня была уже в состоянии принять большее число рабов, появились новенькие: в лагерь у подножья Шихан-горы свозили тщательно подобраных воров и рецидивистов со всего Союза: с Печоры, с Воркуты, Норильска, Архангельска, Ташкента, Алма-Аты… Так возобновлялись старые знакомства, завязывались новые.

В лагере начали создаваться группировки. В нашей — было всего трое участников: Миша Бабочка, Коля Ханыга и я. Миша прибыл этапом с Воркуты, мы подружились только здесь, а Колю я знал еще с вольных времен. Здесь наше знакомство превратилось в дружбу. Когда отношения наши определились, я рассказал им о своих взаимоотношениях с Ландышем. Мы втроем начали неотступно следить за ним…

Как-то нам велели подготавливать камни для пережига в известь: штабелевать. Штабелевка происходила у подножия горы, а наверху оказался Миша Баран. Внезапно шум и мелкие камешки, сыплющиеся в нас, заставили нас поднять головы. Сверху неотвратимо надвигалась каменная осыпь. Обвал! Все бросились бежать. Несколько человек получили легкие ранения, а одному пожилому вору — Роману из Алма-Аты — камень угодил в бок. С переломанными ребрами его отволокли в лазарет Перед началом работ здесь производились взрывы, так что стоило легонько толкнуть хотя бы один маленький камешек, как начинался обвал…

Мы переждали лавину, спрятавшись за штабелями. Когда она прошла, мы закричали: "Ты что там, сука, наверху делаешь?!” Но Барана видно не было, видно, спрятался. По всему объекту переговаривались о том, что обвал произошел не случайно, но кто именно повинен в этом — кроме нас не знал никто.

Наконец Баран спустился с горы. Несколько воров — и я среди них — подошли к нему.

— Что тебе, поганцу, там надо было? — воскликнул я. — Ты же мог всех нас угробить!

Он начал отнекиваться: мол, забрался наверх, чтобы поглядеть оттуда на зону, случайно задел камешек…

— Врешь, негодяй, ты умышленно это сделал, чтобы нас засыпало!

Я бросился к Барану с криком: "Заколоть его, гада!!”

Баран, увидев, что я настаиваю на его вине, стал выкручиваться. Товарищи уговорили меня успокоиться. До драки дело не дошло. Вечером я собрал сходку. На сходке я пытался доказать, что Баран залез на гору с одной-единственной целью: устроить лавину, которая должна была уничтожить нас. Но сходка пришла к выводу, что произошла случайность.

После окончания сходки я все же высказал Барану все, что было у меня на сердце.

— Мразь, я еще разоблачу тебя, сука скрытая, доберусь до тебя…

Товарищи увели меня. Принялись уговаривать, чтобы я не лез на рожон, поскольку никаких доказательств у меня нет. Да и сходка решила, что обвал произошел случайно. Я был как бы в истерике: "Сука он, сука! Он кое с кем заодно действует против нас!.. "Ханыга, которого я очень уважал, не отстал от меня, покуда я не дал ему слово, что буду осторожен. Меня не покидала уверенность, что Баран — нечист…

Через день я решил сходить в лазарет — проведать Романа. Больничка находилась в зоне, так что такая возможность была. Старик лежал в гипсе. Я поцеловал его, рассказал, что происходило на сходке. Он заплакал, и попросил меня не связываться, не трогать эту тварь.

Но положение в лагере становилось все хуже и хуже.

Каждый день из барака выволакивали по два-три трупа. Это дало кое-какие результаты, так как не было иного способа избавиться от скрытых сук. Происходило следующее: начальство переводило в лагерь сук, которые слишком зарвались на своих прежних местах, либо чрезмерно много знали о своем начальстве. От них и избавлялись, отдавая их на расправу. Чуть ли не каждый день кого-нибудь разоблачали. Был, к примеру, один повар, который бил заключенных черпаком по голове… Таких убивали сами мужики.

Зона понемногу освобождалась от нечисти. Солдаты из охраны находились в постоянном ужасе: часто среди ночи в бараке разоблачали суку и тут же закалывали. Жертвы кричали и дергались в предсмертных судорогах. Охрана не выдерживала, свидетели подобных казней на дежурство больше не возвращались.

Читатель должен знать, что убийства совершались одними, а вину брали на себя другие: специально подготовленные люди, так называемые "сухари”. Воры-законники всегда держали при себе подобных людей. Жили они как у Бога за пазухой, а когда приходило время расплаты, они "сознавались в убийстве”. Вор-законник брал на себя вину только в случае открытой резни.

Был у нас некий вор-законник Жора Пузан, бакинец. Как-то с ним заспорил один из "сухарей”. Обнаглел — и треснул Пузана по морде. Жора повалил его наземь и избил… Но по воровским законам он обязан был убить его, так как сухарь не имел права поднимать руку на законного вора. Мы стыдили его: "Что ж ты, Пузан? Побил — и отпустил его?” — "А что, — отругивался он. — У меня сроку — пять лет. Не хочу из-за него раскручиваться и становиться лагерным жителем… " Я подошел к нему и заговорил с ним по азербайджански: "Ты, что — струсил? Да если сегодня фрайер дал тебе по морде, а ты его отпустил, завтра все фрайера обнаглеют и начнут нам морды бить!” С этими словами я схватил полотенце, набросил его на шею "сухаря”, и обратился к Жоре: "Ну-ка, подсоби!” Он не тронулся с места. Подоспел Миша Баран. Вдвоем мы подвесили "сухаря” на верхних нарах. Продержали его минут пять. Он начал дрыгаться. Мы подумали, что он готов — и отпустили петлю, швырнули тело у двери и ушли. Однако "сухарь” каким-то чудом отдышался, и — придя в себя — принялся расспрашивать мужиков, кто его вешал. Среди мужиков у меня были свои люди, они-то и рассказали мне об этом. Фрайер оказался упрямым: он не сбежал с нашей зоны, а упорно допытывался, кто же все-таки его в петлю затолкал. Хотел убить. Мы сообразили, что он искал для себя смерти. На следующую ночь его и еще одного, привезенного с Воркуты, зарезали как баранов.