Закон Талиона - [55]

— Лоботрясничал? — Генерал посмотрел с укоризной, как мама с картины "Опять двой-ка".

— Угу, всем бы так. У папки с мамкой таких, как я, ещё трое. Денег нет, а жрать…, про-стите, — Коля покосился на Марину Сергеевну, — кушать хочется. По ночам подрабатывал, а на лекциях задрёмывал. В общем, не вытянул. Военкомат тут, как тут. Сначала, как водится, учебка, потом с полгода туда-сюда, а уж потом в Чечню. Да я не жалею. С первого дня под началом у товарища капитана, спасибо ему за науку.

— Всегда пжалста, — улыбнулся, весь такой непривычный в штатском, хорошо пошитом костюме, примостившийся в кресле Полежаев.

Николай признательно покивал головой, будто кланялся.

— Вы даже не представляете, как я рад встрече, и с командиром, и с вами, товарищ ге-нерал. А вас, — Коля, сидя в кресле, всем телом повернулся к Вячеславу Владимировичу, — товарищ комбат, я сразу узнал, когда в гостиницу за мной заехали. После курсов на механи-ка-водителя я в мотострелковом под Рязанью служил, а аккурат перед вашим отъездом меня с пополнением в Чечню. Весной девяносто шестого. Вы меня, конечно не помните…

— Ошибаешься, сынок, я всех помню. У всех каскетки на темечке, у тебя на ушах дер-жалась. Да ты не смущайся. Паша мне говорил, что ты стал отменным бойцом. Это хорошо. А вот, как тебя на зону угораздило?

Коля, опустив голову, втянул воздух сквозь зубы, выдохнул чуть ли не со свистом, сжал костлявые кулаки. В горле стало сухо и жарко, как в паровозной топке.

— Подставили меня. Нет, честное слово! Мне врать, выгоды нет! — Парень внезапно за-молчал, ослабил галстук и, расстегнув ворот рубашки, прижал руку к ямке над грудью. Си-лился ещё что-то сказать — голос сорвался, на глазах выступили слёзы, лицо враз осунулось, на скулах заходили желваки. Засипел, словно подавился горстью песка.

— Ты по порядку, — Павел встал, коснулся рукой плеча бывшего подчинённого, — а я по-ка уважаемое собрание обеспечу напитками. Виктор Сергеич, можно в холодильнике пошу-ровать? Вон, у Кольки уже в глотке скрипит. Нет уж, Марина Сергеевна, я сам. Прошу! Ко-му соку, кому минералочки? Коньяк не предлагаю.

Так по-хозяйски приговаривая, Паша быстренько извлёк из встроенного холодильника запотевшие бутылки с "Нарзаном" и яркие упаковки с соком, водрузил всё это великолепие на столик.

— Стаканы в "плацкарте" — подсказал Шершнев, — в буфете.

Пока Павел бренчал посудой за перегородкой, в кабинете все молчали, но это молча-ние не имело ничего общего с тем неловким, натужным, про которое потом говорят, мол, "мент родился". Комбат, закрывая широкой спиной нижнюю часть окна, смотрел во двор, меланхолично перебирая пальцами портьерную бахрому; Марина Сергеевна, пристроив "ежедневник" на колене, что-то черкала в нём; Виктор Сергеевич сосредоточенно выгребал из широченного, двухстворчатого холодильника пакеты с орешками и кексами. И лишь Коля Иваньков, подсвечивая ушами, мысленно материл себя за несдержанность. Вот ведь грёбаная доля, втянувшись в войну, как в трясину, умирая и убивая, не раз постояв над бездыханными телами товарищей, собственной шкурой ощутив несправедливость системы, отмотав срок без вины, он уверился, что его душа стала жёстче сапожной подмётки. Ан нет! Встретил людей из той, из прошлой жизни, людей, которых безмерно уважал, и раскис.

Раскис, не раскис, а наивность давным-давно растерял, понимая, что интерес к его судьбе далеко не праздный. Люди задают вопросы и выслушивают ответы вовсе не для того, чтобы повздыхать, да пожалеть. Изощрённое зоной чутьё подсказывало, что этим ребятам, включая Марину Сергеевну, он для чего-то нужен. Сволочной, писклявый голосок гундел в уши, де, мол, привечают тебя только потому, что ты им надобен, иначе не стали бы с тобой вошкаться. Он это пищание урезонивал, вспоминая ту неподдельную радость, с какой Вик-тор Сергеич вчера тормошил его в толпе, растерянного и оробевшего. Встреча была, бес-спорно, случайной, никто не мог знать, что именно в этот день Николай выйдет из поезда на московский перрон. Значит, уже после генерал или комбат, а, может капитан, или все они вместе решили привлечь его к своим насущным делам. А раз так, то он не возражает. Он даже не мечтал влиться в такую команду — судьба сама распорядилась. И пусть они используют его, как хотят, он будет с ними до конца! Вот так, и никак иначе! Если, конечно, примут.

Из закутка выскользнул Павел, удерживая на ладони левой руки поднос, похожий на большой серебристый лист кувшинки. Пять высоких, тонкостенных, суживающихся кверху стаканов, сгруппированных посередине листа, действительно напоминали лепестки чудного прозрачного цветка.

Потеснив пакеты и бутылки, Павел поставил поднос на столик, напузырил в один из стаканов кипящей и стреляющей, ледяной минералки, и протянул стакан Николаю.

— Поухаживаю за гостем. Испей, вчерашний вечер, надо думать, ещё напоминает о се-бе?

— Спасибо, — Николай, сделав несколько глотков, прижал стакан к груди обеими рука-ми, — поймите, там, на зоне я худо-бедно свыкся с мыслью, что пять лет псу под хвост, что потеряны годы, которые я мог посвятить учёбе, что судимость невыводимым пятном будет преследовать меня всю жизнь, пачкая характеристики и резюме. Свыкся, но не было дня, чтобы я об этом не думал. Срок я получил за преступление, которого не совершал. Обиду, злость глушил, надо было выживать, не оскотиниться. Не я первый, не я последний. А вас встретил — появилась надежда. Вот и психую. Доля, блин…простите.