Закон Талиона - [52]

— Да. Меня беспокоит пока один вопрос: можно ли доверять этому парню, Николаю Иванькову? Нет, ты не спеши меня уверять. И не будь таким прекраснодушным. Ведь ты уже сталкивался с предательством. Не забыл?

…И хотел бы, да не мог. Из Чечни в столицу его доставили самолётом, и сразу же в Кремлёвку. Одна операция, другая, третья — рана оказалась более чем скверной: кость пере-бита напрочь. Семь месяцев с аппаратом Илизарова, пожизненная хромота и встроенный барометр, чутко реагирующий на погоду. Военно-врачебная экспертиза вынесла однозначный вердикт — инвалидность третьей группы.

Закалённый в кабинетных баталиях, поднаторевший в строительстве собственной карьеры, генерал Шершнев отлично понимал, каких направлений ветры дуют в коридорах Генерального штаба, и не сомневался, что отставка и пенсия — всего лишь вопрос времени, отпущенного на излечение. На самом донышке сознания ещё пряталась капелька надежды — авось оставят, но рассудок твердил: "Готовься к переменам". По жизни он больше доверял рассудку и потихоньку примерял на себя жизнь пенсионера. А почему бы и нет? У него имелось всё для безбедного существования: великолепная пятикомнатная квартира в центре, загородный дом с участком, валютные вклады в надёжных банках и солидная заначка на случай непредвиденных реформ, да и генеральская пенсия тоже позволяла. Единственная дочь к тому времени прочно обосновалась во Франции, удачно и, что удивительно, по любви, выскочив замуж за земельного магната, перебивавшегося выращиванием винограда и виноделием в промышленных масштабах. В кругах, где генерал почитался за своего, считалось престижным отправлять детей за границу, подальше от непредсказуемой Родины.

Виктор Сергеевич точно не помнил, но, кажется, Солженицын сказал, дескать, беда нашего народа в том, что им управляют люди, не связывающие ни собственное будущее, ни будущее своих детей с этой страной. Прав мыслитель, ой прав. Многие это понимали, да помалкивали. И генерал понимал, но противиться сияющей дочериной любви не мог — бес-смысленно. Своё-то будущее он видел здесь, и только здесь.

Парадоксально, но именно поэтому предложение написать рапорт не вызвало совсем уж непреодолимой душевной ломки.

Так-то оно так…но, но, но. Кто бы ещё подсказал, в чём это "но" заключается. Коро-че, напала всё-таки на Шершнева такая хандра, что хоть в запой, хоть волком на луну.

Отставку внешне он воспринял спокойно, а что в душе, то никого не касается. Сжал зубы, написал рапорт и ушёл.

Как водится у россиян, надо было накрыть "поляну" по поводу. Он заказал кабинет в приличном ресторане и разослал приглашения узкому кругу сослуживцев из тех, кого считал товарищами. Сугубый мальчишник. Застолье ртов на десять. Время всеобщего сбора — восемнадцать, ноль, ноль.

Когда стрелки показали девятнадцать с копейками, заявился первый и единственный посетитель, к тому же незваный — пожилой полковник из кадров.

— Я без приглашения, Сергеич, примешь?

Стол блистал хрусталём и мельхиором. Призывно лыбились коньячные бутылки, пу-зырились прозрачные лафитнички, истекали слезой деликатесы, белели продёрнутые в кольца салфетки. Но пачкать салфетки было некому. Метрдотель с удивлением и беспокойством поглядывал на одиноко сидящего генерала. По его понятиям, от приглашения на застолье к таким людям не отказываются. Где ему было знать, что эффектный генерал уже выбыл из категории "таких людей".

В эти минуты Виктор Сергеевич впервые ощутил боль в груди.

Полковник возник не то, чтобы кстати, однако появилась возможность окатить влагой оцепеневшую душу.

— Давай, Сергеич, примем по штрафной, — предложил кадровик, разливая по фужерам финский "Абсолют".

Он томно выцедил свою долю и, подцепив на вилку пласт бастурмы, пристально уста-вился на духовитый кусок мяса. В рот не положил, видимо, решив, что для первого фужера достаточно лишь кратковременного созерцания закуски, отвёл взгляд от вилки.

— Ждёшь? Не жди. Не придут. Ты же в опале. Неужели ещё не понял?

Старик озвучил то, во что Виктор Сергеевич, глядя на пустые стулья и наблюдая за бе-гущей по циферблату стрелкой, никак не мог, не желал поверить. Его натурально и цинично предали. И не враги, те по определению не предают. Предают друзья.

Вот тут ему вставило. Он почувствовал себя курой-гриль: штырь насквозь от…, про-стите, до самой глотки, а его самого неумолимо вращает в палящем пространстве. Ещё не-много, и из него, как сок из тушки, потечёт бессвязная речь. Обида, гнев, боль, непонимание, горечь вот-вот изольются потоком сумбурных слов. Нет, ребята, не дождётесь! Ещё сохранились: разум, достоинство, гордость и воля. Готовая выплеснуться смесь, под высоким внутренним давлением прекратила бурлить, остыла, выстроила полимерные цепочки, скаталась в смоляной ком и улеглась под сердцем.

— А сам-то, что? — Спросил Виктор, лишь бы не сидеть истуканом.

— А мне насрать! — Полковник наполнил фужеры. — Я сегодня рапорт подал. Пора, брат, на отдых. Домик с огородиком, рыбалка, то, сё — растительное существование. Вот уж не думал, что за несколько лет мощное государево учреждение превратится в крысятник. Нет, я не идеализирую прошлое. Во все времена интриговали и подличали, но, хотя бы, соблюдали внешние приличия. Так что, не жалей — ушёл, и правильно сделал. Ну, будем?