Закон Талиона - [29]

Именно из этих "победителей" был тот самый военврач. Он спас урку вовсе не из сер-добольности. Он разглядел в нём последователя, проводника бесчеловечной идеологии в широкие блатные массы, и не ошибся. Таких, как Филин, рекрутировали из преступной сре-ды, внедряли в их отмороженные мозги определённые понятия и идеи, лепили блатных па-ханов нового призыва, учили организовывать и плести паутину по зонам всей нашей необъ-ятной Родины, их связывали между собой для усиления и эффективности и потихоньку, чтоб не засветиться перед "органами", выдвигали в иерархи преступного мира. Зачем "победителям" это было нужно? Уголовники время от времени получали волю, "предатели" — никогда. Это стало большой местью, долговременной диверсией озлобленных на всё и вся людей. Со временем страна получила то, что получила: мощную, хорошо законспирированную, повязанную кровью и построенную на крови сеть со своими чёрными финансовыми и информационными потоками. Семя зла, посеянное Сталиным, дало обильные всходы. А, может, как раз такого результата и добивался Великий злодей — Вождь всех народов? Кто знает?

Конечно же, ничего этого Дато не узнал, ему лишь объяснили потом, что Филин — один из самых авторитетных воров в законе союзного значения. А годика через три, уже на воле один залётный урка, ссылаясь на знающих людей, высказался при Дато, будто Филин давно мог бы обосноваться в шикарном особняке на берегу тёплого моря в окружении телохранителей и прислуги, однако предпочитал курсировать между зонами в качестве надсмотрщика и блюстителя уголовных нравов. И начальство из ГУИН не возражало.

…Тусклый огонёк керосинки мельтешил правее и чуток позади изломанной фигуры, лицо оставалось в тени, но выпуклые круглые глаза, казалось, светились сами по себе. При виде этих светящихся плошек во рту сделалось сухо и, одновременно, липко. Язык зашер-шавел, как наждачный камень. Побуждаемый страхом, Ларик сорвал с головы картуз и, прижав руки к груди, ссутулив плечи, поклонился.

— Ты погляди, Кистень, совсем молоденький, — прозвучал со стороны топчана слабый старческий голос, больше похожий на свист зимнего ветра в оконных щелях, — а какого швырялу уделал. Поднеси-ка к свету.

У стены слева раздался тяжёлый вздох, шевельнулась гигантская тень, Ларик почувст-вовал на шкирке мощную лапу, и его оторвало от земли. Сначала он непроизвольно, как но-ворожденный котёнок, ухваченный кошкой за загривок, подтянул ноги, съёжился и зажму-рился, но бунтарский дух не позволил болтаться в унизительной позе. Он, резко взбрыкнув ногами, попытался ударить подошвами в пол и освободиться из захвата. Хрен в дупло! Ноги до пола не достали, а его самого точно доской приложили по животу так, что дыхание пере-хватило напрочь, и в ушах возник гул, словно зашумела вода на речных перекатах.

Сквозь шум он расслышал беззаботный смех доброго дедушки, прерванный чахоточ-ным кашлем.

— Зубы кажет, зверёныш! Поставь на место, Кистень, а то задохнётся малой. Нам ответ держать перед богом. А ты не сучи ногами! Тебя ещё не режут.

Лапа швырнула Иллариона на прежнее место, ноги подкосились, он еле удержался, ед-ва не упав на карачки. Его согнуло, скукожило на сей раз от боли.

— А напомни-ка мне, мил человечек, — мягко зашелестел страшный старик, — как тебя в миру-то звали?

— Жордания…Илларион, — с трудом выдавил Ларик.

— Ага, Жордания…, грузин, значить. Папашка твой из блатных, а ты, значить, потомст-венный. А расскажи-ка мне, мил человечек, как ты Лопаря-то пришил? Только не врать!

Илларион врать и не думал — старый вампир прямо дал понять, что знает о нём много, может, даже больше, чем прописано в личном деле.

— Опетушить меня хотел, а я ему деревяшкой в глаз. На сквозняк.

— Ага, отжил Лопарь своё, значить. И то — падаль, не человек. Как дальше-то бедовать думаешь, мил человечек? Воровать, или как?

— Так я больше ничего не умею, — хмуро пробурчал Ларик, — а горбатиться, западло.

— Вот это по нашему, — просвистел ветер в ставнях, — как, говоришь, тебя на малолетке-то кликали?

"Может, не будут убивать?", — тоскливо подумал Илларион и ответил одним словом:

— Ларь.

— Ларь, значить, — задумчиво свистнул ветер, — ну, ну. Нет, мил человечек, с сего време-ни — не Ларь. Я, Филин, нарекаю тебя именем — Дато! И быть тебе вором по жизни! Ты хоть понял, какой чести удостоился?

Дато понял. Только что из рук этого урода он получил не просто жизнь, он получил путёвку в авторитеты и пожизненную неприкосновенность на любой зоне Союза. Так, во всяком разе, тогда ему казалось.

Он молча повалился на колени, испытывая торжество и не испытывая никакого рас-стройства от того, что не более полусуток назад лишил жизни человеческое существо. Что он ещё чувствовал тогда? Дай бог памяти. Благодарность? Пожалуй. Хотя, этот страшный дедушка по сути приговорил его к воровской профессии на весь оставшийся век. Ну и что? Ни тогда, ни сейчас Дато ни разу не пожалел об избранном пути. "Не укради?" Всю жизнь он не воспринимал чуждую обывательскую мораль. Его никогда не тревожила совесть. Стоп! Не надо врать себе! Имея "полтинничек" годочков на круг, он бестолково заметался внутри своего ороговевшего кокона. Что-то противно давило на клапан. Всё чаще всплывала затенённая лесная поляна, озверевшие от дурмана люди, и конвульсирующее в петле тще-душное тельце.