Закон Талиона - [141]

И исчез, так же без напряга, как ровно сутки назад появился.

А когда поезд отошёл от станции, баба Клава сказала, почему-то шёпотом:

— Большой человек — шаман.

Лёнька оживился.

— Скажешь, бабуля — шаман. Сколько живу, ни одного не встречал. Товарищ Сухов — это товарищ Сухов!

— Иной век проживёт — не встретит, — серьёзно возразила баба Клава, — тебе Лёнечка по-везло.

Коля изобразил заинтересованность средней степени, ровно настолько, чтоб казаться естественным, как бы, между прочим, спросил.

— Почему вы так решили?

— В диковатых лесах росла, не то, что в городе-то, — не совсем понятно ответила ста-рушка.

До Екатеринбурга оставался последний двухчасовой перегон.

Матёрый

2004 год, конец августа.

— Значит, удумали меня на перо поднять?

Дато полулежал в глубоком кресле, вытянув скрещенные ноги; лаковые штиблеты чуть не в половину утопали в зелёном мшанике иранского ковра; чёрные бархатные брюки и та-кая же куртка для домашнего употребления, наводили на мысль о дворянском гнезде и "тя-гостных раздумьях о судьбах родины". Локти, как и положено, на подлокотниках, ладони соединены шалашиком, белые рубашечные манжеты подчёркивают холёность рук, указа-тельные пальцы касаются оттопыренной под усами нижней губы, лицо — спокойнее не бывает. Хорош!

Коля с интересом наблюдал за легендарным продюсером.

Взбешённого, но скованного обстоятельствами человека иногда сравнивают с тигром в клетке. Почему с тигром? Коля не раз видел тигров в зоопарке — дремлют, морды усатые и сытые. Лежит такой зверь, прижмурился, и ничего-то ему не надо. Или, скажем, запертый в клетку волк — рослый, поджарый, сухоногий, шерсть кое-где свалялась колтуном — снуёт из угла в угол безостановочно, на зевак даже не глянет — дворняга дворнягой. Не страшно. Дато не метался по кабинету, и пена не капала с клыков, но сейчас он больше роднился с матёрым волчарой, чем тот, настоящий, похожий на дворнягу, живущий в клетке с надписью "Волк". Он был на воле, и он был опасен для охотников. Он был в бешенстве, но внешне это никак не проявлялось.

— А почему я должен вам верить, Николай? Подожди Игорь, — это к встрепенувшемуся Вавилову, — не мельтеши. Тебе я верю, но только тебе. С Николаем, как я понял, ты сводил знакомство около года, а потом ещё четыре годика он чалился без тебя. Человек, знаешь ли, со временем меняется, а ты у нас такой доверчивый. Так как, Николай?

Николай немного мечтательно улыбнулся, так улыбается библиофил, сдувающий пыль с уникальной книги. Во-первых, ему здесь нравилось. Во-вторых, ему импонировали эти люди, несмотря на их запятнанные биографии, а он и сам такой. В-третьих — всё шло по плану, всё просчитано, в том числе и недоверчивость Иллариона Жордании. На кой напрягаться — времени у здесь сидящих с лихвой хватит на всё.

Встретились они изящно и обыденно, как задумывал Керигин, как предполагал това-рищ Сухов.

Воспользовавшись левым автобусным рейсом, с группой таких же припозднившихся путешественников Коля в десять вечера по-местному уже ступил на Среднегорский асфальт. Дальше — ещё проще: визит в ресторан "Джокер", сдобренная купюрой просьба к официанту, и вот уже Вавилов тормошит и тискает Колю в объятиях. При этом Коля успевает шепнуть пару слов, и слегка поддатый, но не потерявший смекалки Игорь, напросился вместе с ним в гости к боссу Иллариону. Сейчас они втроём посиживали в креслах в домашнем кабинете Дато вокруг низкого, обильно сервированного стола.

— Илларион Константинович, согласитесь, всё, что я тут выложил, я мог узнать только от Алексея Алексеича. Значит…?

— Ларик, — подался вперёд Вавилов, — за порядочность Николая я головой…

Дато, перестав щупать губу, подтянулся в кресле — ни малейшего расслабона, сталь в глазах — такой никогда и ничему сходу не поверит.

— Вот именно — головой. Братва, я не фофан, и базар давно просёк, — он ответил Коле тонкой улыбкой, давая понять, что данная реплика, вроде как шутливая дань условностям, и дальше разговор пойдёт интеллигентный, как положено у людей серьёзных, — но когда речь идёт о моей собственной и единственной, непутёвой шкуре, я вправе рассматривать любой бред. И у меня есть вопросы. Учти, Николай, в игру: "Я спрашиваю — ты отвечаешь", — я на-чал играть, когда ты ещё не родился. Ферштейн? Тогда два слова без протокола. Что меня заказали, я как раз не сомневаюсь. Все годы загривком чуял, что к этому дело подведут. Я даже не буду задавать ри…кхм…торический вопрос: за что? Вы всё равно не знаете. А я от-вечу. Здесь правят бал уроды, каких мало. Им, чтоб человека грохнуть, причина не нужна. Не хвалюсь, но факт — меня столько раз всякая шелупонь в ножи взять хотела, а то и похуже — отвык бояться. Хрен с ними со всеми. О них потом. Давай, Николай, о тебе. Вот подрядил тебя отец Елисей на мокруху, ты согласился, бабки взял и к нам: так, мол, и так, не хочу, мол, брать грех на душу. Вот такой ты весь совестливый. Верю. Спасибо! Но я столько адо-вых кругов прошёл, кишками вижу, кто-то за твоей спиной дёргает за верёвочки. Может, цели у тебя самые благородные, но играешь ты втёмную, а я этого с первых нар не терпел, особенно если на кону наши с Игорем жизни. Предлагаю баш на баш: ты мне о своих резо-нах — я тебе всё, что знаю сам. Как?