Закон свободы - [67]

Бумага была составлена в какой-нибудь час. Уинстэнли, сидя на толстом бревне и окруженный товарищами, едва успевал записывать. Хотя было еще довольно светло, Джон принес сделанный собственноручно громадный факел, сунул его в костер, и чудовище загорелось, исходя густым черным дымом.

Документ назвали «Декларация бедного угнетенного люда Англии». Он начинался словами: «Мы, подписавшие свои имена, действуем от имени всего бедного угнетенного люда Англии и объявляем вам, именующим себя лордами маноров и лордами страны, что царь справедливости, наш создатель, просветил настолько сердца наши, чтобы видеть, что земля не была создана специально для вас, чтобы вы были господами ее, а мы — вашими рабами, слугами и нищими, но она была сотворена, чтобы быть общим жизненным достоянием для всех, невзирая на лица; и что ваши покупки и продажи земли и плодов ее друг другу — дело проклятое».

Джерард записал сюда все — и то, что говорил Полмер, и то, что предлагал Джекоб, и свои сокровенные мысли. По настоянию Уриеля, причастного к алхимии и чернокнижию, вставил и толкование числа Зверя — апокалипсического числа 666. Хитроумные тайновидцы вычислили, что латинская надпись на английских монетах складывается в это зловещее число, и факт сей неопровержимо доказывал, что деньги — дьявольская выдумка. От себя Джерард добавил, что деньги — не более чем минерал, часть земли, и потому по праву должны принадлежать всем. И еще — мысль, очень ему дорогую: что купля и продажа за деньги есть великий обман, посредством которого люди грабят друг друга; он делает одних лордами, других — нищими, одних — правителями, других — управляемыми.

Потом к нему подходили по одному и, взяв перо, ставили свои имена. Кто не умел расписаться, чертил крестик, а Джерард рядом писал имя. Всего набралось сорок пять подписей, считая Роджера Сойера, который, полный гордости и великого смущения, старательно вывел свое имя. «За отца», — прошептал он.

Уинстэнли обещал свезти завтра бумагу в Лондон.

— Мой печатник, Джайлс Калверт, — сказал он, — верный человек. Он наберет это за день. И Англия узнает о нас правду.

Джерард возвращался из Лондона в смутном, непонятном расположении духа. Все дела удалось сделать быстро. Калверт обещал напечатать «Декларацию» тотчас же и назавтра пустить ее в продажу. Джерард поел в той самой харчевне, где они с Элизабет сидели в день казни, и сразу после полудня отправился домой. Ему посчастливилось: попутный крестьянин довез его в телеге с кожами до Уолтона, а оттуда он пошел пешком на холм.

Тогда, после собрания, Элизабет допоздна засиделась в лагере. Джерард, простившись с работниками, увидел, что она тихо и взволнованно говорит о чем-то Джону. Мальчик слушал очень серьезно. Когда Джерард подошел, они замолчали.

— Джон, — спросил он, — ты остаешься?

— Да, если позволите. Вот только провожу сестру.

— Иди спать. Я сам доведу мисс Элизабет до дому.

Ему хотелось подольше побыть с девушкой. С ней говорилось ему так легко, она слушала его так внимательно и благодарно. Он мог рассказывать ей о том, что занимало его ум больше всего, — о той новой, счастливой и справедливой жизни, которая вскоре настанет в Англии. И каждый раз после их редких встреч он чувствовал некое очищение, осветление. Она была духовно близка ему, и в этой близости он черпал не испытанную раньше радость.

Последняя их встреча смутила его. Он не думал, что чувство девушки к нему столь сильно, он вообще старался не думать об этом. И то, что Элизабет так трогательно и явно обнаружила себя, проникло в его сердце и поневоле разбудило. В нем проснулась щемящая нежность и странная надежда, что когда-нибудь… когда новый мир будет построен и все заживут счастливо… он и эта девушка, быть может, соединятся и будут счастливы, как и все вокруг.

А пока… пока он должен как-нибудь объяснить ей, что удовлетворение всех желаний плоти приносит боль и гибель, муку и стыд; что надо слушаться разума, который дает мир и свободу.

Но сегодня среди всех дел дня, и забот о колонии, и мыслей о будущем устройстве мира, он постоянно думал о ней и вспоминал ее милое грустное лицо, светлые пушистые прядки волос, темное скромное платье.

Он шел по тропинке, минуя большую дорогу к лагерю, не только для того, чтобы сократить путь. После шума и суеты большого города хотелось быть ближе к земле, к кустам, травам. Тропинка вилась среди верескового поля, которое уже покрылось маленькими розоватыми цветками; изредка путь пересекали овражки с зарослями цветущего дрока и терновника; временами он входил под густую тень деревьев. Пели птицы. И по мере того как места их недавних свиданий приближались, желание увидеть девушку заполняло его существо; он уже больше ни о чем не мог думать.

Топот копыт послышался внезапно совсем близко, на скрытой кустарником дороге. Джерард вздрогнул, раздвинул ветви. Мимо него галопом проскакал отряд солдат — человек девять. На миг мелькнуло темное лицо капитана Стрэви: стальные глаза, торчащие жесткие усы.

Джерард постоял немного, глядя на облачко пыли, поднятое конями. Что нужно было солдатам в лагере? Он почувствовал беспокойство. Пробравшись сквозь колючки, вышел на дорогу. Невдалеке в пыли валялось что-то. Он подошел, вгляделся, какая-то тряпка со следами подков вдавлена в землю. Его внимание привлек пучок сухого репейника, прилепившийся на уголке… Он поднял эту тряпку, отряхнул пыль и увидел, что держит в руках детскую курточку. Смутное сознание беды захлестнуло грудь, сердце забилось. Он ускорил шаги и пошел, почти побежал к лагерю.