Закон развития - [5]

— А у меня разве ответственности нет? — сощурился Павел. — Не подготовлю инвентарь, сев сорвется, без хлеба останешься ты, Тишка. И тоже не одними руками, головой поработать нужно.

— Не то, Паша, не то...

Наталья Борисовна, в переднике, с полотенцем в руках, стала в дверях, улыбнулась. «Сейчас брякнет что-нибудь», — подумал Тихон Андреевич.

— Ты чтой-то, Павел, — наконец сказала Наталья Борисовна, заговорщически поглядывая на мужа, — картошкой, говорят, торговать собрался?

— А что?! — Павел выпрямился и тоже как будто повеселел. — Дело правое. Грех куском бросаться, верно, Тихон? Утратила ты, Наталка, крестьянство, утратила. Избаловал тебя Тихон. Ишь, лес какой развела в подвале! За косы бы ее, Тихон, за косы.

Он с неожиданной легкостью и даже веселостью вскочил с дивана.

— Пойдем, Тиша, наберем мешочек, чтобы завтра не возиться. Первый автобус когда в город идет? В шесть? Ну и ладно. Может, два раза еще обернусь.

Спустились в подвал. Павел остановился у входа, а Тихон Андреевич, повязав старый женин передник, стал насыпать. «Охота пуще неволи, — бормотал он. — Ходить, конечно, не придется, первый сорт картошечка, с руками оторвут, а все-таки...» Ему было неудобно держать мешок и насыпать, но позвать на помощь Павла он не решался. Жена снова вклинилась между ними, отравила все своим дурацким смехом, вопросами. «Удивительный человек! Ну, если бы я навязывал Павлу эту торговлю, тогда понятно, а то ведь он сам предложил. Для него это — удовольствие. После этого он просто увереннее будет себя чувствовать в доме... Э, да разве она поймет!»

Покраснев от натуги, он поволок мешок к лестнице. Павел молча посторонился. И снова Тихон Андреевич ощутил неловкость, досаду, снова не решился попросить Павла помочь ему поднять мешок.

Никогда еще он не испытывал такой острой неприязни, прямо-таки ненависти к жене. Ведь дура, явная дура, за всю жизнь рубля своим горбом не заработала, на всем готовом всегда прохлаждалась, птичьего молока только не имела, а лезет, лезет...

В прихожей Тихон Андреевич с грохотом бросил мешок на пол, вытер рукой лоб.

— Многовато принес...

Павел вдруг позвал Наталью Борисовну. Она появилась не сразу, искоса, осуждающе взглянула на одного, на другого.

— Наталка, а ведь он и впрямь готов меня с картошкой на базар отправить, — сказал Павел, с задумчивым, жалеющим интересом глядя на брата.

У Тихона Андреевича часто-часто застучало в виски, ставшие непрочными, тонкими, как бумага.

— Кто хочет?.. Ты же сам... Ты что, Павел? — забормотал он, не слыша и не понимая своих слов.

Много-много лет назад, еще до войны, Тихон Андреевич получил выговор по службе, а до выговора его дело долго разбирали всевозможные комиссии. Все обошлось лучше, чем он мог ожидать. С тех пор служба его текла мирно, но страх перед возможностью нового разноса не покидал его. Уходя в отставку, Тихон прежде всего подумал, что теперь не нужно будет бояться, хотя первые месяцы, пока он привыкал к новому положению, страх нет-нет да и давал о себе знать. Сейчас же ему вдруг показалось, что ничего не обошлось, разнос все-таки настиг его. И самый строгий, какой только мог быть. Никакого снисхождения! Никакой жалости!

И Павел, лицо которого расплывалось в глазах, отступало и никак не могло отступить, был уже не Павел, а высокий начальник. Как удары молота, падали из его рта слова.

— Вбок живешь, Тишка! — кричал Павел. — Мы в деревне участки свои обрезаем, чтобы силу не распылять, колхозное производство поднять, а ты с эдакой-то вышины и вон куда скатился! Сукин ты сын, Тишка!

Павел вдруг сморщился, взмахнул тугим, жилистым кулаком.

Наталья Борисовна перехватила его руку, обняла, повторяя:

— Не надо, Павлуша, не надо. Что ты?

Губы ее дергались, но слезы, мелкие и частые, так и сыпались из ее глаз.

Павел опустился устало на старенький диван в углу прихожей, уронил между плеч голову.

— Закон развития, — бормотал он, вздрагивая всей спиной. — Закон развития... Нет, не выбрали бы тебя у нас председателем. Я бы первый руку против поднял.

Наталья Борисовна сидела рядом с ним, не плакала и молчала. Вид у нее был такой, какой бывает у людей, решившихся после долгих колебаний на что-то твердое и определенное.

Тихон Андреевич снял с вешалки старый плащ и вышел.

На улице было темно, свежо. Боль, стучавшая в виски, на воздухе усилилась, голова раскалывалась от нее.

Тихон Андреевич быстро шел мимо темных, сливавшихся в сплошную стену сосен, мимо стройки с редкими, неяркими огнями и думал, что добром эта история для него не кончится, придется, очевидно, слечь в постель, и надолго.

Он дошел до шоссе, постоял и решительно повернул назад.

Мысль о том, что Павел сидит сейчас с Натальей Борисовной, говорит о нем, была невыносима. Он решил поначалу, что брат разыгрывает ее, а она по глупости принимает его слова за чистую монету. Теперь он чувствовал, что сам оказался в дураках. Он вспомнил ее смех, ее голос и все прибавлял шаг. Конечно, с Павлом она нашла общий язык. Что ж, он не возражает: отправляйтесь, Наталья Борисовна, в деревню, живите там, работайте в колхозе.

Вступив на территорию городка, Тихон Андреевич вдруг увидел впереди себя, под шапкой фонаря, темную невысокую фигуру. Не успев ни о чем подумать, отступил под сосны. Виски снова напряглись, сердце подкатилось к горлу. Показалось или нет?