Закон равновесия - [5]

Что-то мне стало трудно дышать. Действительно, жаберные щели осветились красным — признак загрязнения. Поднявшись выше, в светлые воды, я увидел, как из тумана в сторону берега выходили большие и маленькие животные, медленно одолевая подъем. Я всплыл и заметил в стороне овальный баллон летяги, оба ее глаза растерянно вращались. Потом я попал в поле ее зрения, и летяга зависла надо мной. Рядом показался из воды некто рогатый и зубастый, явно хищник, он со свистом втянул воздух и засопел, как Пенелопа, в пятый раз распускающая безобразно связанный ковер. Меня передернуло, и летяга наверняка зафиксировала мой зряшный неоправданный испуг. Выходя на берег, я услышал тревожный крик карчикалоя и, едва стянув амуницию, кинулся к лагерю, обегая почему-то встречных хищников, хотя раньше всегда двигался по прямой и они уступали мне дорогу.

Карчикалой метался вокруг ограждения, а в бассейне недвижим лежал твашенька. Раздумывать было некогда, я вытащил твашеньку, он не дышал, перекинул его через плечо и опять бегом к озеру. Может быть, жизнь здесь подчиняется неким циклическим законам — месяц здесь, месяц там? Может, я еще успею! Карчикалой бежал впереди, разгоняя по пути зверье. От него шарахались, только пятки и хвосты мелькали.

Я не мог бросить твашеньку вблизи берега, надо было доплыть до зоны белого тумана, а это метрах в пятидесяти, и затопить его там. Я плыл спиной вперед, буксируя зверя за собой, а он тяжелехонек — я только потом вспомнил, что обе сумки у него были полны продуктов, — и никак мне не помогал, вроде совсем неживой. Когда я выбрался обратно на берег, у меня разболелся седалищный нерв, захотелось лечь на канапе и принять сеанс иглотерапии в район поясницы с выходом на копчик. Но меня гнало беспокойство за оставшихся в вольере зверей.

С трудом взобравшись по трапу, я возник в дверях кают-компании. Сначала на меня не обратили внимания; все, одобрительно гудя, смотрели на громадный поднос, на котором покоились две жареные индейки. Поднос без натуги держал наш повар и ждал похвалы. Сквозь восторги прорезался голос космофизика:

— Ноги именинникам!

— Ну молодец, Ламель! — сказал капитан. — Ну мастер!

— А пупки Васе! — закричал Лев. — Оба!

Хромированная физиономия Ламеля сияла, он покачивался с пяток на носки, демонстрируя великолепную работу вестибулярного блока. Железный, а любит, чтобы хвалили, чего тогда от Васи требовать. Объективно говоря, повар — молодец, но меня от вида индейки вдруг замутило. Подумалось: и чего это они все едят и едят, и в основном мясное, хотя в оранжерее и ягод, и фруктов, и овощей невпрожор? Зря, что ли, впечатленцы суетятся!

И вдруг настала тишина. Все воззрились на меня. Лев прожевал лангет и надрывно спросил:

— Ты зачем это сделал?

— Он не нарочно, — после паузы сказал капитан.

— А я раньше думал, что хуже уже не будет! — сказал Вася.

— О чем это вы? Вы что, рехнулись? Там твашенька чуть в бассейне не утоп, я его в озеро пустил. Надо всех отпустить… Что-то меня мутит… Пойду в лабораторию, лягу. Туману наглотался. В озере жабры не применять…

Я отклонил протянутые руки, сам дошел до лаборатории, сам взял из вены кровь, поставил пробирку в анализатор, вложил в гнездо емкость с туманной водой, включил автомат на синтез вакцины и стал умываться. Словно во сне, я видел, что из зеркала на меня смотрит странный тип без шевелюры, бровей и ресниц. Я тоже посмотрел на него без интереса и, не помню как, лег на кушетку и отключился. Последняя мысль была: а череп у него отличной формы. Естественная реакция нейрохирурга-любителя.

Много дней провалялся я в постели в полудремотном-полубессознательном состоянии. Иногда просматривались знакомые озабоченные лица, кто-то переворачивал меня, кто-то колол в ягодицу. И голоса, обрывки фраз:

— …Соки ничего, а как бульон — сразу назад.

— …Это ж натурально какой-то коктейль из ферментов и гормонов. Тут и памятник облысеет…

— …Заправь капельницу… Принеси судно…

— …Заметил? В ушах уже растет!

— …Сколько раз повторять: смазывай наконечник!

Не знаю, о чем в других местах говорят грубые мужики, выхаживающие своего приболевшего товарища, мои говорили так, и я не хочу из песни слова выбрасывать. Скажу: для меня они элегию Масне не исполняли. За что я им признателен.

И хороший уход, и вакцина плохо излечивали мой отравленный организм, но я, когда не спал, мог уже связно рассуждать. Мозгом. И явилась мысль: в этом белом тумане с животными что-то происходило — очень оригинальная мысль! Они зачем-то там околачивались, дыша через мелкодырчатую шкуру с подложкой мембранного типа. Вроде как я дышал с помощью жаберного аппарата. Ну а зачем? Им что, на суше хуже? И шерсть терялась. На мне-то вся вылезла. Правда, сейчас, если верить зеркалу, на голове вроде заколосился какой-то цыплячий пух. Но это ж не то! Была, ох, была брюнетная шевелюра. И даже без залысин. Где она? И что удивительно, не могу смотреть на мясное. И вообще, вот сейчас дожую яблоко — и спать…

Эта нудьга тянулась бы до сих пор, когда б не капитан. Презрев медицинские каноны, он напоил меня горячей малиной и хотел влить стакан водки. Смешно, влить силком. Я сдержанно улыбнулся — я всегда сдержанно улыбаюсь — и выпил без принуждения и кряка. Результат: ночью я дико потел, а на следующий день Лев, чеша тот самый затылок, который я ему заштопал на Эколе, и сказав: «Ты смотри, а ведь оклемался!» — вывел меня наружу. Голова кружилась, и я присел на трапе. Вольеру уже убрали, карчикалой бегал внутри защитного купола, чутко улавливая его невидимую границу. Он укоризненно позванивал, ибо капитан улетел по делам, а его, сердешного, не взял. Я непроизвольно вздрагивал всякий раз, когда этот зверь пробегал мимо. Хотелось уйти к себе, хотелось в оранжерею, где мирные, ничего не едящие впечатленцы, где кроткие пчелы и красивые птички, собранные на разных планетах и спевшиеся в единый хор.