Закон предков - [54]

Зеленой корягой в низину на ерники упал вертолет. К неровной границе пожара потянули из ерников длинные глянцевые кишки и стали их быстро разбрасывать между стволами деревьев и кустами багульника— в одну сплошную линию.

Залился, забулькал милицейский свисток, и Покалю чьи-то упорные кулаки начали толкать в спину, пока он не покатился в глинистый ров. И только тут Покаля понял: в целлофановых кишках — тротил или нитротолуол, будет взрыв!

Жахнуло, прокатилось эхо под дымным небом, и пожарные в зеленых штормовках снова забегали между деревьями с длинными колбасами взрывчатки в руках. После взрыва осталась белая каменистая полоса голой земли с обрывками корней по краям.

Покаля ожидал, что обозленные пожарные тотчас опознают в нем поджигателя и, может быть, примутся бить, но его равнодушно переталкивали с места на место или совали в руки скользкие целлофановые кишки, принимая за добровольца, отбившегося от гражданской команды. После упадка сил Покаля был «на втором дыхании», бегал вместе со всеми — юркий, небритый, оборванный и голодный. Сквозь окаменелость тягомотины, страхов этой длинной, горькой субботы пробивалась робкая радость: воюет с жестким лесным огнем! Сам поджег сам и воюет (в тылу раскаяния Покале казалось, что и в этой пади горит по его вине).

Гремели взрывы, пока не кончилась взрывчатка и пока защитная граница не уперлась в гряду камней. Взгудывал ветер, рвал пламя, перебрасывая через полосу обнаженного щебня живые комья огня. Вдоль границы сновали патрульные, пуская струи воды из резиновых бурдюков. Лица пожарных блестели от пота и липкой сажи. Полупрозрачной рваной бумагой в кустах и траве белели куски целлофана.

Необоримая усталость обрушилась на Покалю, и, чтобы не упасть на людях, он отошел в лесок. В кармане прогоревшей во многих местах куртки лежала черствая горбушка хлеба — Покаля представлял, как жадно вонзит зубы в хлебную корку и хоть немного утолит голод. При одной мысли о еде рот забивало слюной.

Он обогнул плотный частокол молодых лиственниц, глядел вниз, под ноги. И, когда поднял глаза, прянул в испуге. Прянул и повалился: прямо перед ним стояло бесформенное чудовище, сама смерть будто.

И зверь, и человек рухнули наземь одновременно. Это был тот самый лось с левым надорванным ухом. Истощенный беготней в лабиринтах пожаров, загнанный насмерть, бык продирался к людям, смутно надеясь на помощь.

Покаля это не сразу понял. Ударило в уме: смерть явилась! В облике зверя…

Но потом он услышал возле плеча хрипы дыхания, вяло завел руку, стал шарить — рука уткнулась в мягкий ворсистый храп сохатого. Покаля находился в полусне, в голодном обмороке, но тут дрогнул, поднял голову, с трудом расцепив один глаз: нет, не почудилось! Берестяным коробом покоилась у плеча морда зверя. Ухо надорвано — тот же лось, которого он видел утром в кольце пожарищ.

— Ну, вот и встретились! — тихо, полушепотом сказал Покаля.

Ему сделалось спокойно и безразлично. Он опять лег на холодную землю, вынул из кармана горбушку хлеба и так же равнодушно и безразлично стал жевать. С дерева осыпались отжившие чешуйки коры.

Может, хлеб, а может, дыхание зверя в самое ухо вернули Покале способность чувствовать, жить, двигаться. Он приподнялся на локте, долго смотрел на лежащего зверя и медленно протянул к его рту недоеденную горбушку хлеба. Сохатый не двигался. Разжать рот зверю у человека не хватило сил. Покаля опрокинулся на траву и снова забылся.

Пожарные их таки нашли вместе — зверя и человека. Слышались возгласы удивления, топали сапоги, булькала вода — отхаживали чуть теплого зверя.

Сам Покаля был уложен на чей-то ватник, крепкие надежные руки терли ему грудь, резкий аптечный запах перебивал запах устоявшейся лесной гари.

Окончательно очнулся Покаля, когда ему влили в рот кружку крепкого чая. Он приподнялся на локте и стал жадно шарить глазами, смотря мимо окружавших его людей. Он искал взглядом сохатого. Болезненно и настойчиво крутилась мысль: если сохатый испустил дух, то и он умрет. Между собой и зверем он усматривал тесную связь: все живое — едино.

Сохатый был жив. Более того — он стоял на ногах и пил из ведра, швыркал водой. Круп зверя проглядывал сквозь сумерки огромным серым пятном. В мозгу Покали сверкнул короткий луч радости: жив! Оба живы!

Горел костер. Пожарные переговаривались:

— Над Читой стояло целое море дыма, машины днем ходили с включенными фарами.

— Надо полагать: четыре таких пожара слились в один фронт!

— На Куке верховик ударил — провода на столбах плавились.

— Парашюты… ветром! Двое пожарных, якуты, залетели на камни — оба сейчас в больнице, гипс на ногах.

— В Якутии — там мох. Пожарный летит с парашютом, целит на мох — мягко!

— А у нас на Оби…

Покаля про себя дивился: вот, оказывается, каких он дел натворил! Тушить читинские лесные пожары приехали люди с Ангары, Оби, из Магадана, Якутска.

— На Бургене, говорят, сам лесник поджег — покосы опаливал, — хрипло сказал мужик, который давеча плакал и тряс кулаками в бессильной ярости, стоя у полосы огня. — Я бы этого лесника посадил на смолявый пень, когда тот возьмется угольями…