И один из них, толкнув маэстро назад в кресло, лениво махнул мне рукой.
Я пошел.
Ноги еле ступали.
Кто-то другой, там, в голове заговорил: «Ты что, с ума сошел?»
«Поздно», – ответил я ему.
Меня грубо схватили за плечо и развернули к люку.
Там, за ним, было светло и шумно.
Кругом стояли машины. За ними прятались вооруженные люди в масках и шлемах.
Что-то холодное и жесткое уперлось мне в затылок.
И тут я услышал нечеловеческий страшный крик:
– Н-е-ет!
Это кричал он.
Зачем? Я ведь подарил ему жизнь. Кто он, и кто я? Он нужнее… и я счастлив.
Офицер группы оцепления увидел в бинокль, что лицо человека, которого террористы выбрали очередной жертвой, вдруг расплылось в улыбке. И это в тот момент, когда к его затылку приставили пистолет!
Офицер зажмурился от удивления, протер заслезившиеся глаза, подул на стекла бинокля и, подумав, что это ему почудилось, опять приник к окулярам.
Тот человек уже лежал внизу, на бетонке.
Вокруг его головы медленно расплывалось бордовое пятно.
«Бедняга… – подумал офицер и вздохнул. – И ведь чего только не примерещится в этой чертовой суматохе».
И тут же напрягся – в наушнике, вставленном в левое ухо, уже шел отсчет: «Шесть… пять… четыре…» Через три секунды – штурм.
И, уже полностью настроясь на атаку, подумал:
«И все же он улыбался… этот заложник.
Интересно, чему?»
Страха не было, боли тоже.
Была только злоба.
Он понимал, что уходят последние секунды Его жизни.
Нож в шее буквально пригвоздил Его к земле.
Кровь, стекающая струйками по дрожащей сухой коже за ухом, казалось, кипела.
Глаза открылись сами собой, медленно-медленно.
Перед не погасшими еще зрачками высоченным толстым бревном качалась сочная зеленая травинка.
По ней деловито ползла вверх божья коровка.
Обнаружив эту маленькую жизнь, Его затухающее сознание встрепенулось.
Правая рука, перебитая в локте автоматной пулей, дернулась к этой букашке и… осталась на месте.
Божья коровка, ничего не подозревая, продолжала топтаться по травинке, бестолково перебирая лапками.
Это ничтожное существо было совсем рядом.
Если Он соберется с силами и дунет посильнее, эту тварь, пожалуй, снесет с травинки.
Он осторожно вобрал в себя воздух.
И очень сильно – так Ему показалось – дунул.
Ему вообразилось, что воздух вихрем вырвался из легких, обволок божью коровку и, оборвав ей крылья и лапки, зашвырнул маленький трупик в грязную дождевую лужу.
Когда к Нему осторожно подошли люди, Его уже остекленевшие глаза с безумным торжеством смотрели в ту точку на стебельке, где, как и минуту назад, деловито перебирая лапками, ползала вверх-вниз красная букашка с черными пятнышками на крохотных крылышках.
Рот Его был судорожно распахнут, словно он все еще выдувал из себя трупный дух, уничтожающий все живое.
Распухший бордовый язык вывалился набок, и по нему из Его нутра медленно стекало на землю густое, неряшливое кровавое месиво.
Это был Его последний выдох.
Наконец люди в сапогах осторожно окружили Его.
Потом кто-то слегка пнул тело.
Потом пнули сильнее.
Убедившись, наконец, что Он мертв, все оставили Его и ушли.
Ушли к тем, кого Он расстрелял несколькими часами раньше.
Их осторожно подбирали в разных местах и бережно укладывали рядком на траву в тени высокого забора.
Их было пятеро.
Было – и не стало.
Он давно знал, что все Его презирают.
Сокурсники в военном училище в глаза смеялись над Ним.
Смеялись над связью с женщиной старше Его на двенадцать с лишним лет.
Она была некрасивая и с огромным, в пол-лица, родимым пятном.
Он тщательно скрывал эту связь ото всех. Но однажды, выпив лишнего в увольнении, зашел к ней с сокурсниками, показавшимися своими в доску.
Как же над Ним потом издевались!
Не физически, конечно. Но от слов было еще больнее, чем от побоев.
Он перестал к ней ходить.
Тогда она сама пришла к Нему.
Все училище пялилось из окон.
Его затрясло от злобы и унижения.
Вместо «здравствуй», Он наотмашь ударил ее по лицу, а когда она упала на ступеньки, стал пинать, пинать…
Его еле оттащили.
Тут недавние мучители вдруг стали Его лучшими друзьями.
Благодаря их дружному заступничеству, истеричная выходка легко сошла Ему с рук.
Но та, которую Он унизил еще больше, чем унижали Его за связь с нею, все же была женщиной.
Существом другого пола.
И она Ему снилась.
Снилась в самых похотливых позах.
И днем вспоминалась.
Вспоминалась в бесстыдных желаниях.
Он долго мучился, не зная, что делать со страстью, сжигающей Его изнутри.
И опять пошел к ней.
И она Его приняла.
И вскоре об этом опять узнал весь курс.
И Его стали презирать еще больше.
Ночью, когда вся казарма засыпала.
Он вспоминал свое детство.
Большой город на Кубани.
Родительский дом, просторный и белый.
Небольшой сад. Виноград. Огромное ореховое дерево. Несколько гранатовых кустов.
И огромные сараи с клетками.
Множество клеток с кроликами и нутриями.
И как самое дорогое Он вспоминал те дни детства, когда они с отцом, отточив ножи до бритвенной остроты, обдирали этих вялоглазых беззащитных животных.
Как бы Он хотел видеть на месте этих окровавленных тушек тела своих товарищей, сладко спящих по соседству!
С каким бы наслаждением Он, подвесив их за ноги, медленно, осторожно подрезал бы им кожу острым ножом, обнажая мышцы, красные от надрезанных капилляров.
