Заколдованный спектакль - [10]

Мы сразу все заговорили. Артемка повторял: «Правильно, они сильные, негры! Я знаю!» Ванюшка свирепо кричал, что, если б Джим не прикончил этих катов, он сам бы пооткручивал им головы. А я доказывал, что больше всех в этом деле отличилась сама Таня и что ей надо выхлопотать от правительства награду.

И тут, не знаю уж почему, Труба вдруг стукнул кулаком по стенке сарая и прорычал:

— Черт с ним, с этим цилиндром! Объявляй, Артемка, на завтра спектакль!

Партизанский налет

Но и на следующий день спектакль не состоялся — такая уж выпала ему доля. На другой день мы готовились совсем к другому делу.

Только Труба умолк, как вошел связной и велел мне идти к командиру.

Таня сказала:

— Нам по пути.

Мы вышли вместе. На улице было темно, пустынно и тихо. Только лаяли собаки да квакали лягушки на речке. Спустя немного из темноты к нам донеслись глухие шаги. Мы уверены были, что это идет наш патруль, но, когда шаги слышишь, а того, кто идет, не видишь, почему-то делается не по себе. Патруль поравнялся и, хоть узнал нас, все-таки спросил пароль и сказал отзыв. Мы прошли дальше.

Вспомнив, о чем только что рассказывала Таня, я сказал:

— Какую надо силу иметь, чтоб убить кулаком! Это ж великаном надо быть.

— А он и есть великан, — ответила Таня.

— Страшный?

— Ни чуточки. Даже симпатичный.

— А на шахте он давно? — спросил я.

— С революции, — сказала Таня.

— А до этого где был?

— До того в какой-то Филадельфии, что ли. В Америке, словом.

У командира я застал всех взводных. Наклонившись над столом и шумно дыша, они смотрели на карту. Карта была вся в синих черточках. Командир водил по ней карандашом, что-то объяснял и ставил квадратики. Заметив меня, он строго спросил:

— В Щербиновке две рощи?

— Две, — ответил я.

— Вот то-то, что две. А ты сказал: «Орудие в роще». А в какой — не сказал.

— В той, что в сторону хутора Сигиды.

— Значит, в северной. Так и надо было сказать: в северной.

Мне стало страшно, и я даже весь вспотел при мысли, какая бы случилась беда, если б мы спутали рощи.

Следующей ночью, получив от командира задание, я опять отправился в Щербиновку.

Еще и солнце не взошло, а я уже ходил по майдану и оглядывал возы. Возов было много: с капустой, с сеном, с душистыми дынями. Не было только тех, которых я ждал.

Но вот в переулке послышался скрип, и на майдан въехала арба с рябыми арбузами. Рядом с арбой шли два крестьянина с батогами в руках, а поверх арбузов сидела молоденькая дивчина и кричала на быков:

— Цоб!.. Цоб!.. А щоб вас… Цоб!..

— Цоб!.. Цоб!.. — басом вторили ей крестьяне. Быков распрягли. Они тотчас легли и принялись за свою жвачку, глядя в пространство большими печальными глазами.

— Почем кавуны? — приценился я.

— А яки у вас гроши? — предусмотрительно осведомился длинный крестьянин с китайскими усами.

— Да хоть бы и керенки. Есть и царские.

Крестьянин подумал и предложил:

— На барахло сменяемо?

— Можно, — согласился я. — А красненькие у вас есть?

— Красненькие зараз будуть. Кум везе.

— А синенькие?

— И синенькие везуть.

Пока мы так разговаривали, дивчина смотрела на меня, и глаза ее смеялись.

Спустя немного показался воз с «красненькими», потом с «синенькими», потом с молодой кукурузой, потом опять с кавунами… День был базарный, и возы шли и шли.

— Вы откуда? — спрашивали покупатели.

— А с Кудряевки.

— Так это ж рядом с Припекином. Правда, что там красные?

— Да боже ж мий, де воны, ти красные! Булы, а зараз немае. Кудысь пошлы.

Около одного воза стоял парень с придурковатым лицом и зазывал сновавших по базару офицеров:

— Ваши благородия, купуйте кавуны. Це ж не кавуны, це мед. Господын повковнык, — хватал он за рукав безусого юнца-прапорщика, — чи у вас повылазыло! Берыть же кавуны!

Увидя меня, парень чуть заметно подмигнул. Я ходил от воза к возу и с беспокойством всматривался, не высовывается ли где из-под арбузов или кукурузы дуло винтовки. Но нет, все было припрятано как следует. «Крестьяне» торговали, покупали тут же самогон и — цоб, цоб! — тянулись к заезжему двору. Там уже частила гармошка. В кругу, упершись кулачками в бока и дробно стуча каблучками, дивчина, что приехала на возу с арбузами, задорно пела:

И спидныця в мэнэ е,

Сватай мэнэ, Сэмэнэ!..

«Придурковатый» парень носился вокруг нее вприсядку. Тут же стоял длинный крестьянин. Пуская слезы и растирая их на морщинистом лице кулаком, он умиленно говорил:

— Та шо ж воно за диты!.. Та це ж не диты, це ж ангелочки божи, нехай им бис!.. А ну, выпьемо ще по стопци…

А ночью в северной рощице вдруг загрохотало. Точно эхо, грохот отозвался на околице, где стояли два пулемета. В разных местах заполыхали пожары. Поднялась беспорядочная стрельба: белые выскакивали полураздетые из хат и палили куда попало. И тут из оврага к поселку с неистовым криком устремился весь наш отряд.

Не прошло и часа, как белые были выбиты.

Но утром, когда группа ребят проходила с Дукачевым через площадь, на колокольне оглушающе громко застучал пулемет. Мы бросились врассыпную. Двое остались лежать неподвижно, третий — Сережа Потоцкий — схватился руками за ногу и запрыгал на месте.

Дукачев поднял бревно и ударил им по железной двери, что вела на колокольню. Бревно то поднималось, то падало, по за стуком пулемета ударов слышно не было, и мне казалось, будто оно колотит по железу беззвучно.