Заколдованная рубашка - [60]

— Как ты посмел, мошенник, бросить наших лошадей? — прокричал Мечников и погрозил Луке закопченным пальцем.

— Я их не бросил. Их сторожит Ирсуто, — отвечал таким же криком Лука, потому что в грохоте сражения обычный голос был бы не слышен.

Мальчик тоже взялся за орудие. Он, очевидно, твердо решил ни на шаг не отходить от своих офицеров. Александр мысленно махнул рукой: ведь этот мальчик, вероятно, только что спас ему жизнь. Было бы жестоко прогонять его.

— Аванти! Аванти! — послышался знакомый всем голос.

Это Гарибальди легко, как настоящий горец, карабкался по крутому склону и подбодрял своих бойцов.

Бой продолжался уже несколько часов. Нестерпимый зной лился с неба. Гарибальдийцы изнемогали от жажды и усталости. Уже шесть уступов, шесть укрепленных пунктов неприятеля были позади. Оставался последний уступ, с линией укреплений, с хорошими траншеями, где засели главные силы неприятеля. Если этот последний уступ не будет взят, насмарку пойдет весь день. Все жертвы и все усилия будут напрасны.

Но так смертельно устали, в таком изнеможении бойцы, что сделать это последнее усилие не может, кажется, никто. Огонь неприятеля стал еще сокрушительнее. Это огневая буря, огневой ураган. Нет, немыслимо сделать ни шагу!

Штурмующие останавливаются. Биксио, тяжело отдуваясь и утирая окровавленное лицо, подходит к Гарибальди.

— Кажется, нам придется отступить, генерал, — понуро говорил он.

— Отступить, когда здесь, сегодня, может быть сейчас, решается судьба Италии?! Ну нет, этого не будет! — упрямо твердит Гарибальди.

Рядом с ним, на площадке перед последней, седьмой, террасой, скопилось то, что осталось от «тысячи». В каких-нибудь семидесяти шагах враги, надежно укрытые горным склоном и уже уверенные в своей победе, убежденные, что «пиччиотти» не решатся на этот последний штурм.

Гарибальди оглядывает своих людей. Все ждут его слова.

— Дети, соберите все свои силы. Отдохните немного, а потом еще один, последний рывок, — говорит он.

Гарибальдийцы припадают к земле. Горячая, политая их кровью, она не дает прохлады. Она растрескалась от зноя, как их губы. Но это их собственная земля, и за нее надо драться во что бы то ни стало. Александр и Лев лежат недвижимо, как мертвые, рядом с итальянскими друзьями. Ни разу ни Льву, ни Александру не пришло в голову, что им, в сущности, незачем бы сражаться за Сицилию, отдавать свою кровь за скалистый, выжженный остров. Для них, русских, Сицилия стала такой же драгоценной, как для всех гарибальдийцев.

— Нате, синьоры, выпейте.

Лука протягивает им флягу. Их собственные давно уже пусты.

— Откуда у тебя вода? — еле выговаривает Александр.

— А вон, отстегнул у бурбонца, — кивает Лукашка куда-то вниз, где на уступах лежат раненые и убитые.

— Что за мальчишка! — по-русски шепчет Александр.

* * *

Прошло минут десять. И снова раздался голос Гарибальди:

— Подъем! В атаку!

Он сам стал во главе штурмующих. Бурбонцы вмиг узнали его золотистую голову, его белый пончо. Шквал огня устремился на него. Волонтеры окружили Гарибальди, чтобы своими телами закрыть его от пули. Гарибальди их отстранил.

— Не нужно меня охранять, — сказал он. — Может быть, сегодня мне выпал самый счастливый случай умереть за Италию.

Он сбросил свой пончо и ринулся наверх.

— Да здравствует Гарибальди — надежда Италии! — истошно выкрикнул чей-то молодой голос.

Бойцы подхватили клич и бросились за своим героем. Наверху, у последних батарей, генерал Ланди спешно строил и подбадривал своих людей он видел кругом полную растерянность. Несмотря на то что из Калатафими подходили подкрепления, все уже предвещало разгром королевских войск. Маленький домик, лепившийся на склоне горы, был уже в руках гарибальдийцев; там распоряжались врачи и туда сносили раненых волонтеров.

Пелена сплошного дыма опоясала седьмой, последний уступ — последнюю линию укреплений. Бурбонцы привели в действие все свои батареи. Грохот выстрелов, лязг оружия, проклятия, молитвы, вопли раненых. В этой зловещей какофонии Александр не слышал и не сознавал, что и сам он истошно кричит что-то и карабкается изо всех сил вверх, цепляется, как и все, за камни и колючки, обдирает руки, вместе со всеми припадает к земле в ту минуту, когда огонь врага настигает и становится нестерпимым. Время перестало существовать — оно то летело, то останавливалось. Внезапно дым наверху разошелся, и в открывшуюся прогалину Александр увидел зияющее жерло медной пушки. В нескольких шагах стоял с горящим фитилем у затравки бурбонский артиллерист. Миг — и картечь полетит из медной пасти и скосит штурмующих.

Александр, не помня себя, выхватил револьвер и выстрелил. Артиллерист упал, фитиль покатился на землю. Командир батареи, рослый офицер, бросился сам подымать его, но на укрепление уже врывалась толпа гарибальдийцев. У пушки закипел бой. Офицер старался добраться до затравки, поджечь, выстрелить по нападающим. Но тут подскочил тоненький смуглый гарибальдиец, взмахнул саблей:

— Сдавайся, негодяй!

Сабля его сверкнула, и горящий конец фитиля, отрубленный, упал на землю. Офицер заревел от бешенства, навалился всей своей тушей на хрупкую фигурку, опрокинул ее и занес нож. И вдруг на него самого обрушился удар приклада, и бурбонец покатился на землю.