Заколдованная - [53]

Говоря это, он прятал в темных усах еле заметную улыбку. Щеки Эмбер запылали румянцем, который никак не был связан с холодной погодой. При виде ее вспыхнувшего лица Дункан перестал прятать улыбку, ставшую откровенно чувственной.

— Помнишь, что ты ощущала, когда мой рот пробовал на вкус твои груди? — спросил он.

Румянец на щеках Эмбер стал еще ярче.

— А может, ты вспоминаешь, как пышно расцвел твой цветок? — продолжал Дункан.

У нее перехватило дыхание.

Не сводя с Эмбер глаз, Дункан тихонько добавил.

— Я вижу этот цветок во сне, осязаю его гладкие, горячие лепестки и просыпаюсь в лихорадочном жару.

Эмбер не могла скрыть страстной дрожи, пробежавшей у нее по телу при этих словах Дункана; это было так же невозможно, как стереть со щек румянец.

— Скажи мне, что ты помнишь, — тихим голосом стал уговаривать ее Дункан. — Скажи мне, что я не одинок в своих страданиях.

— Я умру с этим воспоминанием, — сказала Эмбер, полу закрыв глаза. — Ты подарил мне… рай.

От этой запинки в ее голосе, говорившей о вспышке чувства, Дункана бросило в жар.

— Ты приводишь в восторг и искушение меня так сильно, что муки становятся невыносимы, — проговорил он охрипшим голосом.

Печальная улыбка тронула губы Эмбер.

— Я не хочу мучить тебя. Я старалась избегать этого, раз теперь знаю.

— Знаешь? Что?

— Силу того, что влечет нас друг к другу.

— И поэтому ты старалась не прикасаться ко мне, словно я стал вдруг каким-то нечистым?

Эмбер искоса бросила на него быстрый взгляд.

— Я думала, тебе так будет легче.

— Разве соколу легче, если у него сломаны крылья?

— Дункан, — потрясение прошептала она. — Я вовсе не хотела причинить тебе боль. Я думала… я думала, что если не буду всегда у тебя на глазах, не буду всегда поблизости, то ты меньше будешь желать меня.

— А ты? Разве сейчас ты желаешь меня меньше, чем вчера или два дня назад?

Со стоном отчаяния она закрыла глаза.

— Эмбер? — продолжал настаивать Дункан.

— Я желаю тебя не меньше, а даже больше, чем раньше, — тихо сказала она.

Улыбка радости озарила лицо Дункана. Потом он увидел, как из-под опущенных ресниц Эмбер катятся слезы, и его улыбка пропала, будто ее и не было. Он заставил свою лошадь приблизиться вплотную к лошади Эмбер.

— Почему ты плачешь? — спросил он.

Эмбер медленно покачала головой. Теплые, сильные пальцы подняли ее подбородок кверху.

— Посмотри на меня, бесценная Эмбер.

Как только Дункан прикоснулся к ней, поток его чувств начал переливаться внес. Жадно впитывая их, она понимала, что должна остановиться. Чем дольше она знала Дункана, тем яснее ей становилось, какой ценой ему придется расплачиваться, если он сделает ее своей.

Ценой чести.

— Ты мне не скажешь, почему плачешь? — снова спросил Дункан.

Когда Эмбер почувствовала его заботу, слезы закапали у нее из глаз еще быстрее.

— Тебе кажется, что я обесчестил тебя своим прикосновением? — спросил он.

— Нет.

Голос Эмбер звучал сдавленно, ибо она с большим трудом удерживалась, чтобы не броситься прочь от Дункана.

Или не броситься к нему в объятия.

— Ты боишься, что я все-таки овладею тобой?

— Да, — прошептала она.

— Разве подарить мне рай, заключенный внутри твоего тела, будет так ужасно?

— Нет.

Эмбер глубоко, с усилием вздохнула и открыла глаза. Дункан смотрел на нее с такой нежностью и заботой, что ей захотелось как можно скорее успокоить его.

— Для меня это совсем не будет ужасно, — сказала она дрожащим голосом. — Но для тебя… ах, темный воин, боюсь, что для тебя это станет началом адских мучений, а не райского блаженства.

Дункан улыбнулся.

— Не бойся. Ты — мой рай, мое блаженство. Я это чувствую так же ясно, как слышу бешеные толчки собственной крови в жилах, когда думаю об этом.

Вырвавшийся у Эмбер звук был наполовину смехом, наполовину вскриком отчаяния.

— А что будет потом? — спросила она. — Что, если я на самом деле девственница, хотя ты мне не веришь?

— Я сдержу свою клятву.

— Мы поженимся?

— Да.

Эмбер еще раз глубоко вздохнула.

— А потом ты возненавидишь меня.

Дункан сначала подумал, что она дразнит его. Потом понял, что это не так.

— За что же я буду ненавидеть женщину, которая мне сладостна так, как и во сне никогда бы не приснилось? — спросил он.

— Темный воин, — прошептала Эмбер.

Шепот был так тих, что он едва расслышал ее слова, а прикосновение ее губ к его руке так легко, что он едва почувствовал ласку.

— Скажи мне, — настаивал Дункан, — что так печалит тебя?

— Я чувствую в тебе смятение духа, — просто сказала Эмбер.

Он усмехнулся.

— Лекарство от него — в тебе, в твоем тепле.

— От рыщущего голода — да. Но есть и другая часть тебя — та, что прикована цепями в темнице мрака, мятущаяся, тревожная, жаждущая вновь обрести жизнь, которой больше нет… От этого у меня нет лекарства.

— Когда-нибудь я все вспомню. Я уверен в этом.

— А если мы будем уже женаты, прежде чем наступит этот день? Что тогда?

— Тогда тебе придется на людях называть мужа другим именем, — с улыбкой ответил Дункан. — Но в спальне я останусь твоим темным воином, а ты по-прежнему будешь моей янтарной колдуньей.

Губы Эмбер дрогнули в попытке улыбнуться.

— Я думаю… я боюсь, что ты станешь моим врагом, если вспомнишь прошлое.

— А я думаю, ты просто боишься, что я силой распахну райские врата.