Заключённый с боевиками ИГИЛ - [38]

Я был удивлён тем, что прокурор посодействовал мне. Я быстро собрал одежду, туалетные принадлежности, Библию, песенник и очки и покинул одиночную камеру.

Через несколько минут ко мне присоединились пастор Хасан и другие, и мы вместе покинули полицейский участок. В тот момент уже больше не имело значения, куда нас везут. В любом случае там, безусловно, будет лучше, чем в полицейском участке «Нияба-Мендола».

19

4 августа мы все четверо — пастор Хасан, пастор Кува, Моним и я — были доставлены в здание суда города Хартум и помещены в тюремную камеру. Вскоре генеральный прокурор Судана выступил от нашего имени на заседании суда, на котором рассматривались плохие условия содержания в полицейском участке «Нияба-Мендола». В подчинении этого прокурора находились все прокуроры Судана, включая тех, кто занимался делами, переданными из тюрьмы НСРБ. Другие заключённые рассказали мне, что ему не нравились прокуроры, связанные с НСРБ. потому что они делают всё так, как от них требуют следователи НСРБ. Три часа спустя по решению суда мы были переведены в мужскую тюрьму города Омдурмана, тюрьму с более мягким режимом и более низким уровнем безопасности.

Прибыв туда, мы узнали, что тюрьма разделена на два сектора. В секторе «Колумбия», как его называли, содержались около тысячи заключённых наркоторговцев, пьяниц и воров, которые вынуждены спать на улице в больших ангарах без потолков. Когда шёл дождь, пыль превращалась в грязь и затапливала эти ангары и всех, живущих в них.

Сектор меньшего размера, VIP-сектор, предназначен для примерно трёхсот заключённых, большинство из них было поймано на финансовом мошенничестве, как, например, выписке необналичиваемых чеков. Эти заключённые пользуются особыми привилегиями. Им разрешено спать на металлических кроватях и матрасах, а для отдыха на свежем воздухе, вместо перевёрнутых вёдер, им выдали пластиковые стулья. Нас всех четверых поместили в этот меньший по размеру сектор. Другие заключённые сразу же сообщили нам, что повсюду есть мусульманские шпионы. Мы сами подозревали это, потому что другие заключённые подозрительно следили за нами в течение дня, наблюдая за каждым нашим действием.

Наше здоровье ухудшалось. В дополнение к пузырящимся солнечным ожогам от пребывания в ангарах под открытым небом, пастор Хасан страдал от язв двенадцатиперстной кишки, а пастор Кува восстанавливался после недавно перенесённой малярии. Я мечтал о карболическом мыле для лечения кожной инфекции, которую подхватил в полицейском участке после мытья ведра, забрызганного фекалиями, однако, к моему огромному сожалению, карболового мыла в этой новой тюрьме не было. Нам выдали все наши лекарства. Надзирателей, казалось, не заботило, зачем нам такое огромное количество препаратов. Постоянная пыль, грязь, пот и общая плохая гигиена повлияли на всех нас, а августовское солнце было просто невыносимым.

Группа молодёжи из церкви пастора Хасана принесла нам четверым пластиковые стулья, а Хасану удалось найти для меня металлическую кровать за 250 суданских фунтов (около 40 долларов). Кровать должны были доставить с матрацем, но вскоре я понял, что меня обманули. Хотя даже без матраца мне спалось более комфортно на неудобной металлической проволоке, чем на грязной земле. Среди спящих заключённых сновали крысы, ищущие какие-либо признаки пищи в наших сумках. Два дня спустя молодёжная группа из церкви пастора Хасана принесла ещё три металлические кровати для моих коллег и четыре матраца. Наконец-то мы все смогли насладиться сном на «удобных» кроватях! На ночь мы с суданскими братьями выносили свои кровати на улицу, чтобы спать под открытым небом, подальше от наших тесных бараков.

В трёхстах футах от нас находилась небольшая часовня, которую нам и другим братьям-суданцам разрешалось посещать. Это была первая часовня, в которую я попал за все эти месяцы. Мне даже позволили проповедовать в ней.

* * *

К субботе, 6 августа, я провёл уже два дня в мужской тюрьме города Омдурмана и наблюдал за тем, как другие заключённые использовали мобильные телефоны, чтобы общаться с членами своих семей. Мои суданские коллеги-заключённые также приобрели контрабандные сотовые телефоны, и я использовал оставшиеся суданские деньги, чтобы позвонить. Поскольку мои дети часто меняли номера мобильных, я набрал единственный номер, который мог вспомнить.

Помимо телефонного звонка в несколько секунд спустя полторы недели после моего ареста и тридцатисекундного звонка с телефона г-на Сламы, когда прокурор вышел из кабинета, последний раз я разговаривал с Вандой восемь месяцев назад, когда звонил ей по скайпу из отеля «Парадис» перед отъездом в аэропорт Хартума. Услышать её голос снова и узнать, что с ней всё в порядке, было бы для меня не чем иным, как чудесным Божьим даром.

Я набрал номер и услышал гудок вызова. В Чехии был субботний вечер, и Ванда как раз разговаривала с нашим сыном. Внезапно на экране её мобильного телефона появился странный номер. Она сразу же узнала код Судана. «Кто бы это мог быть? — заволновалась она. — Служба безопасности Судана?» Неуверенно Ванда всё же ответила на звонок: